Завершая разговор о гробнице Медичи, которой посвящено много стихов и известных ответов Микеланджело, вспомним о том, что Микеланджело был замечательным поэтом. Он писал в разных принятых тем временем манерах, но самой любимой его формой был сонет. И даже если бы он не стал художником, то достаточно было бы его сонетов, чтобы сказать о том, что в эпоху Возрождения жил замечательный поэт, и имя ему было Микеланджело Буонарроти. И он имел свою великолепную возлюбленную, которой он писал стихи, это была герцогиня Виттория Колонна, перед которой он преклонялся, преклонялся перед ее красотой и умом. И она отвечала ему стихами. Она была, как считал Микеланджело, достойна его и равна ему. Это удивительная история такого глубокого понимания, такого уровня и достоинства отношений.

И вот в этих стихах, и в поздних письмах Микеланджело видна степень его пристального и очень критического недовольства собой. Никакой надменности, конечно, он понимал, кто он. Это напоминает одну передачу о музыканте Рихтере. Когда у него спросили в финале, как он чувствует себя, он сказал: «Я очень собой недоволен». Вот Микеланджело был очень собой недоволен. В стихах он пишет об этом, бесконечно об этом пишет. Особенно в стихах поздних.

Вот одно из самых последних стихотворений Микеланджело, которое помогает войти в строй его мыслей и чувств.

Уж дни мои теченье донесло

В худой ладье, сквозь непогоды моря

В ту гавань, где свой груз добра и горя

Сдает к подсчету каждое весло.

В тираны, в боги вымысел дало

Искусство мне, – и я внимал, не споря;

А ныне познаю, что он, позоря

Мои дела, лишь сеет в людях зло.

И жалки мне любовных дум волненья:

Две смерти, близясь, леденят мне кровь, –

Одна уж тут, другую должен ждать я.

Ни кисти, ни резцу не дать забвенья

Душе, молящей за себя Любовь,

Нам со креста простершую объятья.

Марина Ивановна Цветаева писала, что личность художника всегда больше тех произведений, которые он оставляет после себя. Это не буквальная цитата, но мысль ее именно такая: личность художника всегда больше. И дальше она пишет: «Как же велик был Леонардо, если “Джоконда” – только одно из его произведений!» Эту мысль Марины Цветаевой можно продолжить не только относительно Леонардо, но относительно Леонардо в том числе.

Леонардо больше не только «Джоконды», которую он нам оставил, но мы не можем даже представить себе объема всего наследия Леонардо. Потому что наследие Леонардо заключается не только в том очень небольшом количестве картин, которые он оставил, хотя мы называем Леонардо да Винчи художником, но ведь Леонардо да Винчи – художник в том числе.

Автору довелось однажды увидеть на выставке в Музее изобразительных искусств книги, которые были привезены на юбилейную выставку Леонардо из Франции: факсимиле, 24 тома инфолио, в изумительных переплетах. Тогда на стене в музее висела справка, которая гласила о том, что из 24 томов инфолио, оставленных Леонардо, на все языки мира переведено примерно 6 с половиной томов – И часть.

А что представляют собой эти книги? Это тексты и рисунки. А как назвать эти книги? Архив? Безусловно. Но там же и графика, необыкновенная графика! Огромное количество той графики: медицинской, анатомической, но особенно графики инженерной. Огромное количество – подумать только, И часть! Можем ли мы сказать, что мы знаем Леонардо? А уж на русский язык произведений Леонардо переведено совсем мало.

В 1952 году вышла книга Леонардо в переводах А. А. Губера и А. М. Эфроса. Она произвела огромное впечатление. Но можем ли мы сказать, что мы знаем Леонардо? Нет, конечно. А переводить его, видимо, очень сложно. Он писал не на современном итальянском языке, он был левша, он писал левой рукой и в зеркальном отражении. Нужны целые институты, для того чтобы перевести его произведения! Время ли сейчас для такого гуманитарного пафоса? Но повторим: мы не знаем всего объема того, что оставил нам этот, назовем его с большой буквы, Человек.

То, что сказано о его наследии, о его графике, о его архивах, можно сказать и о его картинах: а понимаем ли мы, знаем ли мы, что представляют собой картины Леонардо да Винчи, что на них нарисовано, написано? Что означают сцены, которые показаны Леонардо в его картинах? Не то, какой сюжет изображен, а какой текст закодирован в этих картинах.

Леонардо да Винчи. Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом. 1508. Лувр, Париж

Когда вы приходите в Лувр, вы с очевидностью видите некоторую художественную дискриминацию картин Леонардо. Отдельно, в каком-то немыслимом пуленепроницаемом стекле, расположена «Джоконда». Толпы, толпы и толпы, с утра до ночи. Все фотографируются. Сказать, что ее видно очень хорошо с такого расстояния, нельзя. Ее видно плохо. Но ее всемирная и всемерная популярность безусловна. Рядом в зале висят еще два, безусловно, подлинных произведения Леонардо: это «Мадонна в гроте» и «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» – картина, о которой пойдет речь. Она висит там без всякого бронированного стекла, публика равнодушно фланирует по этому залу, по коридору, мимо этих картин. Остановились, посмотрели, прочитали название, еще постояли одну минуту и пошли дальше.

Это тот же самый художник, который написал «Джоконду», и значение этих картин не меньшее, и содержание их не менее загадочное.

Вот такое место «Джоконда» заняла в истории, в умах. Это какой-то миф. И ни одной картине в мире, ни одной, ни одной «Сикстинской мадонне» не досталось так от нас, как досталось «Джоконде». Усы ей пририсовывали, Энди Уорхол с ней забавлялся, на майках она у нас есть, на шинах-машинах она у нас есть. Все, что можно представить себе для того, чтобы поискать вульгарный ответ, очень вульгарный, иронически вульгарный ответ на загадку: «А кто это? А что это? А чем написано? А как написано?» – уже сделано. Мы все уже устали.

Но, если говорить честно, то все три картины – «Мадонна в скалах», «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» – представляют собой одну картину, только по-разному написанную, развернутую в разных аспектах.

Именно поэтому не будем говорить о «Джоконде». Сколько написано о Леонардо, сколько написано об этой картине – все, что ни скажешь, будет повторением чего-то. Все исследования, то, что воображают фантасты и нефантасты, они где-то около картины ходят, они никогда не приближаются к ней.

То же самое можно сказать о его большой картине, которая висит в Лувре и является несомненным подлинником Леонардо, что очень важно.

И наш Эрмитаж очень богат тем, что у него есть одна, безусловно, подлинная картина раннего Леонардо с атрибуцией художника Александра Николаевича Бенуа, которая так и называется «Мадонна Бенуа». Это невероятное везение. Это невероятное богатство. Потому что очень большое количество Леонардо – это очень большое количество вопросов: непонятно, он ли это, его школа или поздняя реплика.