Японцы прекратили огонь. Не стало слышно и выстрелов третьей сотни. Внизу, далеко в долине, прозвенел сигнал. Играют сбор. Подымаю людей и прямиком через лес направляюсь к долине. На пути в лесу нам попадаются всюду брошенные седла, одежда, трупы павших лошадей. В одном месте натыкаемся на труп белой вьючной лошади. Она лежит на боку, вытянув голову, под офицерским, желтой кожи, вьюком; я узнаю в ней лошадь нашего полкового врача – доктора Семичева. При выходе на дорогу встречаем поискового старшину 2-го Нерчинского полка Заботкина. Он собрал кучку казаков, большею частью обозных и офицерских вестовых с вьюками, и теперь присоединяется к отряду. Он ранен, и его рука подвязана револьверным шнуром.

Вскоре на дороге встречаем полковника Российского. Он с несколькими офицерами и казаками возвращается пешком на место бывшего бивака подобрать оставшихся убитых и брошенные вещи. Мы присоединяемся к нему и подымаемся на перевал.

Широкой цепью проходим мы лес, тщательно осматривая каждую падинку, каждый куст – не лежит ли где убитый или раненый товарищ. В лесу людей нет, и лишь на месте бывшего бивака разбросаны пять уже холодеющих, с помутневшим, стеклянным взглядом окровавленных тел.

Зорко вглядываясь в наступающие сумерки, разбрелись по биваку казаки, собирая оружье, седла, палатки, котелки. Мы вьючим всем этим кое-как трех бродящих вблизи бивака испуганных лошадей и, предшествуемые пятью носилками с телами павших товарищей, трогаемся в темноте к деревне Гуанди.

Накрапывает мелкий дождик, на душе тяжело и грустно…

Близ деревни Гуанди беспорядочно раскинулся бивак. В темноте мелькает красное пламя костров, двигаются темные фигуры казаков. Сотенные командиры поверяют наличный состав людей, казаки разбирают вещи. В маленькой грязной фанзе перевязывают раненых. Тут же у бивака роют братскую могилу для вытянувшихся рядом на земле, накрытых серыми холщовыми палатками трупов…

Мне приходилось не раз читать и слышать о панике, но видеть ее мне довелось впервые. Только пережив эти ужасные минуты, я ясно понял, что это есть что-то стихийное, почти непреодолимое… В эти минуты в человеке сказывается животное, прорывается то стадное начало, которое заставляет испугавшееся чего-нибудь стадо овец бросаться в реку или в пропасть. Я видел безусловно храбрых людей, которые, совсем потеряв голову, не были в состоянии принять какое-либо решение, я видел тех самых казаков, которые под огнем отпускали веселые шутки, толпящимися в ужасе у стен кумирни или бегущими без оружия в лес…

Тот, кто пережил ужасные минуты паники, сохранит от них неизгладимый след в душе до конца жизни. В эти минуты лишь присутствие людей с исключительной силой воли, способных подчинить себе толпу, поработить ее, может остановить общее бегство. Очень может быть, что будь 18 мая с нами генерал Ренненкампф, отряд отошел бы в таком же полном порядке, как неделю тому назад во время ночного нападения японцев у Шау-Го, и железная воля генерала остановила бы панику в самом начале…

Наутро, похоронив убитых, мы двинулись к Саймадзы. Опять пришлось переваливать Фейшуйлин. На месте вчерашнего бивака среди истоптанного гаолянового поля валялась разбросанная солома да несколько раздувшихся, окоченелых конных туш. Вот все, что напоминало о вчерашнем. Вещи, если таковые еще не были подобраны нами вчера, за ночь растащили окрестные китайцы…

Мы вошли в пустое Саймадзы в два часа дня, скоро прибыл и отряд Карцева, а к вечеру приехал генерал граф Келлер, оставивший где-то поблизости на биваке свой отряд.

Простояв в Саймадзы четыре дня, мы перешли в Цзян-Чан, где и находимся в настоящее время. От сотника Казачихина, ушедшего в разъезд в тыл противника еще в первых числах мая, получено донесение. Донесение доставлено китайцами и содержит очень ценные сведения. Казачихин сообщает, что ему удалось проникнуть к самому Фынхуанчену, где сосредоточены значительные силы противника, и присылает кроки с обозначением расположения неприятельских частей. В то время, как он пишет, он лежит больной в горах у приютившего его китайца. Ужасно думать, что в ту минуту, как мы читаем донесение храброго офицера, его, может быть, нет уже в живых.

Вернулись и разъезды Дроздовского и Карагеоргиевича; об остальных же пока сведений нет, хотя им время уже вернуться. Участь ушедших товарищей нас всех беспокоит, и хотя мы и стараемся отогнать мрачные мысли, но в сердце невольно закрадывается тревога об их судьбе.

Наша пятая сотня будет держать посты летучей почты между Цзян-Чаном и Синдзинтином. Воспользовавшись этим бездействием, прошусь у генерала Ренненкампфа на две недельки в Лаоян.

В день 18 мая у меня ранена одна лошадь, надо ее заменить, сапоги обносились, белье также на исходе – все это необходимо пополнить ввиду предстоящей еще впереди продолжительной, тяжелой работы.

XI

Я выехал из Цзян-Чана с князем Карагеоргиевичем, двумя вестовыми и вьючным мулом. Наши лошади настолько успели втянуться в работу, что 170 верст, отделявших нас от Лаояна, мы сделали легко в два дня, лишь мул оказался сильно набитым тяжелым вьюком. За два с лишним месяца, как мы, оставив Лаоян, бродили в горах, он значительно изменился. Не доезжая нескольких верст до города, по обе стороны большой дороги тянулись биваки разных частей войск. Длинные ряды белых палаток были разбиты на обширных полях, когда-то засеянных гаоляном, ныне же плотно утоптанных несколькими тысячами ног. Стояли рядами походные кухни, зеленые двуколки полковых обозов. На биваке мелькали оживленные группы солдат в серых или цвета «хаки» рубахах, с такими же чехлами на фуражках. Слышались говор, смех. Где-то играла полковая музыка. По дороге шло непрерывное движение. Тянулись транспорты тяжелых двухколесных китайских арб с укрепленными на арбах белыми флажками с обозначением различных воинских частей, громыхали казенные двуколки, рысью пробегали конные ординарцы, развозя приказы по штабам частей. Местность, лежащая впереди города, была всюду, насколько хватал глаз, изрыта: стрелковые окопы, волчьи ямы, проволочные заграждения – видно было, что здесь не теряли времени и готовились оказать твердый отпор врагу.

При въезде в город обширная площадь была занята интендантскими складами. Целые горы всевозможных бочек, ящиков, мешков, покрытых громадными брезентами, охранялись часовыми. Ожидая разгрузки, стояли длинной вереницей запряженные мулами и коренастыми «манзюками» арбы.

В городе жизнь кипела ключом. Масса уличных китайцев-разносчиков выкрикивали на все лады названия предлагаемых всевозможных товаров, рысью пробегали рикши; с любопытством разглядывая выставленные в лавках китайские товары, толпились солдаты. Вот, трясясь на запряженной парою крупных – вероятно, артиллерийских – коней двуколке, проехали две сестрицы, видимо, приехавшие в город за покупками. Вот быстро пронесся на крепком сибирском иноходце офицер в черной шведской куртке и красных чембарах. А вот на кровной, с чудным костяком и