В летней резиденции стало почти пусто. Почти — верное слово и абсолютно правильное отражение действительности. Не нужно было прятаться и скрываться, опасаясь случайного взгляда или худого слова. Второй раз в жизни великая княгиня Екатерина Алексеевна была полностью предоставлена самой себе. Как это хорошо, ни перед кем не отчитываться!

В любви Никита Панин оказался искусен и неутомим. Странное дело, в его руках Екатерина чувствовала себя одновременно и слабой женщиной, и владычицей. Он тонко чувствовал эту грань, и пока что ни разу не позволил себе ее перейти. За что великая княгиня платила ему сторицей — жаркими ласками и нежностью. Но в глубине души чувствовала, что однажды любовный Рубикон будет перейден. Ни один мужчина не потерпит неравенства в своем положении. Тем более от женщины, пусть и такой, как она. Когда любовников разделяет столько препятствий, то загодя нужно ждать расставания. Сначала телесного, потом душевного, а если не повезет — то и того, и другого. Сразу и навсегда.

Но пока дозволяет жаркое лето, пока сходят с ума соловьи, шелестит листва за окном, она все же возьмет свое, утолит жажду любви вперемешку с тоской. Панин удивлялся ее ненасытности, а подчас и животной грубости. Царапалась, кусалась, выкрикивала непристойности, переживая всегда бурный экстаз. Екатерина на осторожные упреки исцарапанного и искусанного любовника не отвечала. Но какой к черту политес, когда каждый день может стать последним?!

В перерывах между амурными усладами они беседовали. В лице Екатерины граф Никита Иванович Панин получил внимательную и благодарную слушательницу. История, искусство, политика и философия — в каждой из этих ученых сфер Никита Иванович считался признанным докой. Да что там считался, был им. Больше всего Екатерину интересовала российская история и политика. И хоть сама немало книг прочитала, все же никак не могла уяснить, на чем держится государство российское. Как при том раболепии и лености Петру Великому удалось создать столь мощную империю, которая уже спустя несколько десятилетий готова рухнуть под гнетом внешних обстоятельств, войн и разрушений. Но рухнет ли? В этой стране никогда и ничего не возможно предугадать. Недаром Фридрих Прусский так опасается северной державы. Может, и вправду говорят, что Бог всегда хранит тех, кого подвергает испытаниям?

— Вот ты говоришь, Никита Иванович, что у России свой собственный путь, ни с кем его не сравнить. Даже история царствования и та ни на что не похожа. Смута на смуте, а богатства преумножаются. — Панин весело хмыкнул. Екатерина смутилась, решив, что сказала глупость. Но потом осмелела под жаркими поцелуями и продолжила: — Здесь никогда не знаешь наперед, как станут разворачиваться события. Во всем вижу случай, но никак не рассудочность. Именно случай и пугает. Вдруг не так жизнь повернется, как рассчитывал.

Панин успокаивающе похлопал ее по руке:

— Волков бояться, императрицей не быть. Кто не рискует, матушка, тот в нищете да неизвестности прозябает. Ты по-другому на дело посмотри. Как раз случай и внушает нам надежду. Кем бы мы все были, если бы не Петр на престол взошел, да еще удержался?!

— Так ведь по праву наследовал! — возразила Екатерина.

— Не скажи. Если вдуматься, право такое и у Ивана было, да и Софью не стоит со щита сбрасывать. Иначе могло повернуться, но не повернулось. Счастливая случайность. И если бы не череда таких же случайностей, никогда бы Елизавета не стала императрицей. Растоптали. Да и тебя бы, Екатерина Алексеевна, в жены наследнику не выбрали, если бы опять не случай. Так что благодарна ему будь, и цени — потом воздастся. Вся наша жизнь — череда случайностей и вольностей Бога. Кому захочет, отмерит полную чашу, а уж страдания или счастья, мы про то не знаем.

— Чудно ты рассуждаешь, Никита Иванович, — прошептала Екатерина. — Но как можно править страной, которую предсказать не можешь?

— А как можно владеть женщиной, чья душа, мысли и поступки скрыты от тебя? — парировал Панин. — Можно ли предсказать, как поведет себя чувствительная, умная и себялюбивая женщина? — губы графа скользнули к запрокинутой шее Екатерины. — М-м, какая сладкая! Предсказать нельзя. Но почувствовать — можно. Как раз в этом-то незнании весь смысл и сокрыт. Думай, угадывай, ошибайся. У страны нашей, матушка, женская душа. Она как ветка долго сгибается под мужской силой и грубостью, но всегда выпрямляется, больно ударяя по причинному месту. Ее и кнутом надо, и лаской, и пряником сладким, заморским. Ее как бабу любить надо. Но знаешь, что самое любопытное: только женщина и может почувствовать душу России. Мужик всегда будет стремиться сломать и подавить, такова наша суть. Женская суть в ином — в созидании, сохранении и рождении нового. Понимаешь, к чему веду? Ты вот спрашивала намедни, в чем секрет царствования Елизаветы, государыни нашей? А секрета никакого и нет. Императрица чувствует, где надо отступить, а где, напротив, пора шаг вперед сделать. Но при всех достоинствах Елизаветы Петровны она, прежде всего, слабая женщина, а потом уже императрица. Тоже слабая. Безвольная, потому и опасная. Для тебя, Екатерина Алексеевна, опасная. Потому как силу твою чувствует. Нет сейчас других достойных претендентов на престол.

— Потому меня и поддерживаешь? — догадалась Екатерина.

— Потому и поддерживаю, — не стал лукавить Панин. — Верю в тебя, люблю, и надеюсь, что после не забудешь.

— Честность твою не забуду, — она резко отстранилась, во рту появился знакомый вкус обиды. Нужна ей эта честность? Ей вполне довольно, чтобы любил, но, видно, там, где замешана политика, о любви приходится забыть. Почувствовав перемены в настроении, Панин прижал ее к себе, убаюкивая, и постепенно Екатерина оттаяла, пришла в себя, но осадок все же остался:

— Хорошо тебя, Никита, слушать, только… только не бывать мне императрицей.

— Если так и впредь думать будешь, то не бывать, — непривычно жестко сказал Панин. — Ты ведь как рассуждаешь? Как положено тебе рассуждать. Дескать, государыне недолго осталось, вон какая опухшая да желтая в Петербург уезжала. Никак от обжорства отказаться не в силах, а сердце уже не справляется, еще чуть-чуть, глядишь, и встанет сердце-то. После ее смерти Петра Федоровича как законного наследника будут венчать на царство. Будь ты безропотной и слабой, могла бы при нем чуркой бессловесной остаться или кончить свои дни в монастыре подобно царевне Софье или Евдокии Лопухиной. Но ты иная. Пусть по крови ты нерусская. Но по духу — наша. Самой судьбой тебе, Екатерина Алексеевна, намечено царствовать в России и преумножить величие и славы державы нашей. И грех упускать такую удачу.

— Но как ее не упустить? — простонала Екатерина. — Удачу эту! Кто иноземку на царство допустит? При живом-то муже.

Панин сделал вид, что не заметил последней фразы. Не время еще об этом говорить, после, после. Покамест надобно дождаться первых всходов от посеянных ранее сомнений:

— А кто Анну Иоанновну допустил до царствования? Кто Елизавете трон добыл? Политика — самая сложная игра, интересная и непредсказуемая. Учи правила, а, выучив, сразу забудь. Нет здесь никаких правил, да и быть не может. Пора, матушка, о своем будущем позаботиться, иначе поздно будет. У тебя уже сейчас есть сторонники, а со временем их будет только больше.