Однако вместо ожидаемой засады, хмурых верзил, из дверипоявилась колоритная личность – худой субъект в запыленных штучных брюках иштиблетах на босу ногу, с растрепанной шевелюрой и грозно торчащей чеховскойбороденкой. Распахнутая на груди несвежая сорочка предательски обнажала худойторс, и где-то на уровне последних нижних ребер болталось пенсне, зацепившеесячерным шнурочком за правое ухо.

Облегченно вздохнув, Лямпе вынул руку из-под пиджака. Заспиной у него отплюнулся Пантелей. Простерши вперед руку жестом полководца издревней римской истории, встрепанный громко вопросил:

– Кво вадис, инфекция?

Пантелей вопросительно поднял бровь, глядя на Лямпе с явнымнедоумением.

– Ничего интересного, – объяснил ему Лямпе. –В вольном переводе с латинского языка сие означает: «Куды прешь, зараза?» – Онпокачал головой: – Так-так-так-так… Латинская грамматика Ходобая, запискиЦезаря о Галльской войне с предисловием Поспишиля… Или – берите выше? – оннаклонился вперед, доверительно приобнял за шею встрепанного человечка,распространявшего многодневный запах сивухи. – Мы грызем гранит науки, насгрызет судьба?[6]

Человечек покачивался, глядя на него дикими глазами.

– В лоб бы ему… – проворчал недовольно Пантелей.

Лямпе заглянул через плечо запойного в его номер: ну так иесть, постель комом на полу, носки на подоконнике, повсюду опустошенные сосудыиз-под казенной, стол завален объедками…

– В лоб, конечно, нетрудно… – задумчиво сказалЛямпе, все еще приобнимая растрепанного за худую шею. – Но он же в таковомсостоянии абсолютно непредсказуем, шум сделает… – и, приблизив голову,отворачивая лицо от сивушного запаха, пропел:

Gaudeamus igitur!

Juvenes dum sumus?

Post jucundam juventutem…

В мутных глазах на секунду мелькнуло что-то осмысленное, ипьяный, покачивая под носом у Лямпе указательным пальцем, довольно внятнопромычал продолжение:

Post malestem senectutem,

Nos habebit humus…[7]

– Ну вот, мы и нашли общий язык… – чуть ли нерастроганно сказал Лямпе. – Пантелей, перед нами образованный человек,ввергнутый в невзгоды извечной русской причиною… – Он полез в кошелек,медленно поводил перед глазами у растрепанного серебряным кружочком с чуточкупоистершимся профилем государя императора. – Это, коллега, полтина, вам занее дадут много-много спиритус вини, сиречь аква витае, и вы ее невозбранновылакаете, а чуть позже приедет карета «Скорой помощи» и санитары вам помогутзавязать смирительную рубашечку, но вас сия перспектива ничуть не пугает…Ступайте же, коллега, к ясной цели…

Удивительно, но растрепанный, ощутив в ладони тяжестьсеребряной полтины, словно бы воспрянул, во мгновение ока прочно утвердился наногах и, шаркая штиблетами, почти ровной походкой направился к выходу.

– Вот что, Пантелей, делает с интеллигентным человекомкультурное обхождение и серебряная полтина, – задумчиво сказал Лямпе,поворачиваясь к двери шестнадцатого номера. – А ты, дай тебе волю,непременно в лоб…

– Мусор человеческий, – буркнул Пантелей.

– Согласен, – кивнул Лямпе. – Но зачем ему обэтом напоминать? – он склонился к замочной скважине. – Справишься?

– С этим-то? – Пантелей вынул из брючного карманатяжелую связку плоских хитрых железок, присмотрелся, выбрал подходящую и сунулее в скважину. – Нам, казакам, нипочем, что бутылка с сургучом…

Уставясь в потолок, он легонечко поворачивал свою железкувправо-влево, лицо у него даже приобрело оттенок вдохновения. Вскоре послышалсящелчок, и дверь на пару вершков отошла внутрь.

Лямпе вынул браунинг и держал его дулом вверх, готовый кнеприятным неожиданностям. Жарков, молниеносно перебросив связку отмычек влевую руку, выхватил свой, и они стояли так несколько секунд, прислушиваясь ктишине в комнате.

Потом Лямпе легонечко пнул дверь, и они бесшумно прянуливнутрь, разомкнулись, чтобы держать под обзором и прицелом всю небольшуюкомнату.

Ни единого живого существа, кроме них, там не оказалось.Ничего, лучше один раз перегнуть палку, чем расслабиться – и получить пулю…

Они спрятали пистолеты, Лямпе тихонько прикрыл дверь,накинул крючок, обозрел убогие апартаменты и присвистнул.

Здесь было не так уж много мебели и вещей, но все, чтоимелось, некто неизвестный ухитрился привести в жуткий беспорядок. Постельноебелье сброшено на пол – причем одеяло вынуто из пододеяльника, как иподушка из наволочки, вся одежда из шкапчика выброшена, выдвинуты оба ящикаколченогого стола, дешевый фибровый чемоданчик лежит на полу раскрытый поверхвсего, что в нем прежде находилось. Судя по открывшейся их взорам картине, те,кто сюда вторгся без ведома хозяина – а как же иначе? – не успокоились,пока не переворошили абсолютно все.

– Леонид Карлович… – каким-то странным тономпроизнес Жарков, показывая пальцем.

– Сам вижу, – сквозь зубы сказал Лямпе.

Наклонился к ящику стола, выдвинутому кем-то ранее такрезко, что его задняя стенка оторвала нижнюю планку столешницы. Там преспокойнолежал блестящий браунинг, такой же, как у него. Двумя пальцами Лямпе поднялскомканный носовой платок – под ним лежала плоская картонная коробочка спатронами и две пустых запасных обоймы. Были там и деньги – парочкадесятирублевых ассигнаций, несколько трешек, пятерка, серебряные рубли, мелочь…

«Плохо, – подумал Лямпе. – Совсем плохо». Полициянепременно конфисковала бы пистолет. А уголовные элементы ни за что не оставилибы так вот валяться кредитки и серебро. Здесь побывал кто-то другой, которогосовершенно не интересовали новенький браунинг и деньги. Ему в первую голову былинтересен сам Кузьма Штычков. Значит, провал.

– Посмотри… – распорядился Лямпе. – Самзнаешь, что…

Пантелей принялся сноровисто шарить в разбросанных вещах. Вконце концов выпрямился, развел руками:

– Нету. Леонид Карлович, это ж…

– Сам вижу, – оборвал Лямпе.

«Это провал», – закончил он про себя. Очень хотелось быошибиться, но вряд ли Кузьма Штычков и поныне числится среди живых. А отсюдавытекает, что и самоубийство Струмилина можно теперь без особого внутреннегосопротивления назвать убийством.

Он взял из ящика браунинг, спрятал его в карман, кивнулПантелею:

– Прибери деньги. Пригодятся.

Пантелей без малейшего жеманства смахнул в просторный кармани бумажки, и имеющую хождение наравне с оными серебряную монету. Они вышли впустой коридор, старательно притворив за собой дверь.