Витраж с громким хлопком вылетел из рамы и разбился вдребезги о каменные плиты улицы. Элементарная физика: энергия движения пропорциональна массе тела, помноженной на квадрат его скорости.

Быстро поднявшись с земли, Белнэп побежал по мощенной камнем дорожке перед виллой. Однако преследователи отстали от него лишь на какие-то мгновения. Он услышал топот их ног – и выстрелы. Белнэп принялся метаться из стороны в сторону, чтобы не дать охранникам возможность прицелиться. Темноту у него за спиной ослепительными протуберанцами разрывали вспышки выстрелов. Пули отражались от мраморных изваяний, украшавших двор перед виллой. Пытаясь увернуться от прицельного огня, Белнэп молил о том, чтобы его не зацепил случайный рикошет. Жадно глотая воздух, обезумевший от напряжения, не имея времени оценить полученные травмы, он круто повернул влево и, рванув к кирпичной стене, обозначавшей границу владений, перескочил через нее. Острые шипы колючей проволоки вцепились ему в одежду, вырывая из нее клочья. Проносясь через садики примыкающих друг к другу консульств и маленьких музеев, выстроившихся вдоль виа Анджело Мазина, Белнэп думал о том, что левая щиколотка скоро начнет стрелять резкой болью, что мышцы и суставы заноют, протестуя против подобного бесцеремонного обращения. Однако пока что нахлынувший адреналин отключил цепи, отвечающие за распространение болей по организму. И Белнэп был этому очень рад. И еще он был рад кое-чему другому.

Тому, что остался жив.

Бейрут

В зале совещаний стояло зловоние продырявленных человеческих тел, извергнувших свое содержимое: приторный запах крови, смешанный с запахами пищеварительного тракта и кишечника. Это была вонь скотобойни, надругательство над органами обоняния. Оштукатуренные стены, изнеженная плоть, дорогие ткани – все было пропитано сиропом кровопускания.

Тот из телохранителей американца, что пониже ростом, чувствовал, как по груди разливается обжигающая боль, – пуля попала ему в плечо и, вероятно, задела легкое. Однако он оставался в сознании. Чуть раздвинув веки, телохранитель смотрел на картину кровавого побоища, на расхаживающих по залу людей, укутанных в куфии. Из участников совещания в живых остался лишь тот, кто называл себя Россом Маккиббином. Оглушенный неожиданностью случившегося, парализованный страхом, он стоял, озираясь по сторонам. Один из убийц грубо натянул американцу на голову брезентовый мешок грязно-коричневого цвета, после чего нападавшие гурьбой высыпали на лестницу, уводя своего пленника с собой.

Телохранитель судорожно дышал, беспомощно наблюдая за тем, как его поплиновый пиджак медленно темнеет от крови. С улицы донесся приглушенный гул заработавшего двигателя. Раненый дополз до окна и успел увидеть, как американца, уже со связанными руками, грубо запихнули в кузов микроавтобуса – и микроавтобус с ревом скрылся в пыльной ночи.

Облаченный в поплиновый костюм телохранитель достал из потайного внутреннего кармана крошечный сотовый телефон. Этим средством связи следовало пользоваться только в крайнем случае: его начальник из Отдела консульских операций особо подчеркнул это. Толстым пальцем, мокрым и липким от артериальной крови, телохранитель набрал последовательность из одиннадцати цифр.

– Химчистка Гаррисона, – ответил скучающий голос.

Раненый глотнул воздух, пытаясь наполнить кислородом простреленные легкие, и заговорил:

– Поллукс захвачен в плен.

– Повторите? – мгновенно очнулся голос.

Американской разведке требовалось, чтобы телохранитель повторил свое сообщение, возможно, для того чтобы идентифицировать его голос по речевому спектру, и раненый в поплиновом костюме сделал все так, как его просили. Необходимости уточнять время и местонахождение не было; в телефон было встроено устройство Джи-пи-эс.[6]Это устройство армейского образца, которое предоставляло не только электронную подпись даты и времени, но и местоположение в горизонтальной системе координат с точностью до девяти футов. Следовательно, в штаб-квартире сразу узнали, где находился Поллукс в тот момент, когда его похитили.

Но куда его увезли?

Вашингтон

– Тысяча чертей! – проревел разъяренный начальник оперативного отдела. От гнева у него на шее вздулись бугорки мышц.

Сообщение было получено специальным отделением УРИ, Управления разведки и исследований Государственного департамента Соединенных Штатов, и уже через шестьдесят секунд оно заняло верхнюю строчку в списке первоочередных дел. Отдел консульских операций гордился своей гибкостью и оперативностью, чем выгодно отличался от бюрократической медлительности более крупных разведывательных ведомств. А высшее руководство ОКО ясно дало понять, что работа Поллукса имеет высший приоритет.

Стоявший на пороге кабинета начальника оперативного отдела младший оперативный сотрудник – кожа цвета кофе с молоком, черные волнистые волосы, густые и жесткие, – вздрогнул, словно это ругательство относилось к нему самому.

– Проклятие! – выкрикнул начальник оперативного отдела, с грохотом ударяя кулаком по столу.

Отодвинув кресло назад, он встал. У него на виске задергалась жилка. Его звали Гарет Дракер, и хотя он смотрел на младшего оперативного сотрудника, стоявшего в дверях, он его не видел. Еще не видел. Наконец взгляд Дракера сфокусировался на смуглом молодом офицере.

– Какая у нас картина? – спросил он голосом врача «Скорой помощи», проверяющего данные о частоте пульса и давлении.

– Мы получили сообщение только что.

– Если точнее, что значит «только что»?

– Около полутора минут назад. От нашего человека, у которого сейчас дела тоже очень плохи. Мы решили, эту новость вам нужно сообщить как можно скорее.

Дракер нажал кнопку внутреннего коммутатора.

– Вызовите Гаррисона, – приказал он невидимому секретарю.

Дракера, при его пяти футах восьми дюймах худого, даже тощего, один из коллег как-то сравнил с парусником: хоть и хрупкий на вид, он раздувается, поймав попутный ветер. И как раз сейчас Дракер поймал попутный ветер и расправил паруса – выпятил грудь, раздул щеки, и даже его глаза, казалось, вылезали за пределы прямоугольных очков без оправы. Его поджатые губы стали короткими и толстыми, похожими на проколотого дождевого червя.

Младший оперативный сотрудник отступил в сторону, пропуская дородного мужчину лет шестидесяти, быстрым шагом вошедшего в кабинет Дракера. Лучи вечернего солнца, пробиваясь через жалюзи, омывали золотистым светом дешевую казенную мебель – письменный стол с клееной столешницей, столик с облупившимся шпоном, видавшие виды стеллажи из эмалированной стали, стулья, обитые выцветшим бархатом, который когда-то был зеленым и до сих пор сохранил подобие этого оттенка. Синтетический ковер с самого начала цветом и фактурой напоминал грязь – торжество если не стиля, то мимикрии. И десятилетие ежедневного топтания почти никак не сказалось на его внешнем виде.