Но влез он, судя по всему, к людям серьезным, умеющим быстро добывать нужную информацию. Мало того, что узнали, кто помогает Петру, так еще и адрес выяснили, и от самого дома проследили, улучили удобный момент на перекрестке. Оперативно сработали, за полдня всего, а то и меньше. Или не выясняли и не искали, а Петя сам по доверчивости и наивности все рассказал?

Ей не было страшно. Ей, Анастасии Каменской, ничто и никто не угрожает. Ей ясно, недвусмысленно дали понять, что ее подопечный сунулся куда-то не туда, и следует провести с ним разъяснительную беседу, дабы уберечь юное дарование от дальнейших неосмотрительных шагов, вот и все. Ладно, беседу она проведет, ей нетрудно.

Оказавшись дома, Настя сняла мокрые насквозь джинсы, закуталась в длинный халат, подвернула рукава повыше, до самого локтя, повязала сверху передник и принялась мыть и резать кубиками овощи. Соблазн немедленно позвонить Петру она легко преодолела. Какой смысл в воспитательных беседах, проводимых по телефону в десять вечера? Полный ноль эффекта. Пусть мальчик выспится, отдохнет, на свежую голову оно всегда лучше. Надо только не забыть завтра утром написать ему эсэмэс, чтобы пиццу не покупал. Конечно, в том случае, если Настя не наделает ошибок и задуманное блюдо получится достойным. Но это станет понятно только часа через полтора.

* * *

Встреча с адвокатом Елисеевым обескуражила Петра. Если с самого утра до назначенного времени визита журналист пребывал в радостном возбуждении, предвкушая ожившую сцену под названием «Рассказы старого адвоката», в ходе которых откроются самые тайные тайны и самые секретные секреты, то теперь, вернувшись в свою квартиру, он недоумевал: отчего он был так уверен, что разговор с Елисеевым станет прорывом в его расследовании?

Елисеев оказался болезненно тучным, килограммов под 200, немолодым мужчиной, с сильно отекшими кистями рук и очень толстыми пальцами. Петр сразу понял, что с клавиатурой компьютера он не справляется, поэтому и пользуется услугами помощников, которых в случае надобности консультирует устно. На столе рядом со смартфоном Петр заметил стилус. Ну понятно, на экране смартфона все еще мельче, куда уж ему попасть в нужную строчку или букву.

Адвокат передвигался медленно, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, смотрел хмуро, лицо его было недовольным. Конечно, трудно выглядеть радостным и быть приветливым, когда столько болезней и столько избыточного жира.

– Если ты, мальчик, надеешься, что я сейчас расскажу тебе что-то интересное, то зря, – злорадно произнес Елисеев.

– Но вы же согласились на встречу, разрешили мне приехать к вам, значит, вам есть что вспомнить, – робко возразил Петр, все еще не терявший надежды.

– Да мне просто скучно!

Смех адвоката прозвучал неприятно и как-то жирно.

– Ты же видишь, я болею, сижу дома уже давно, в судах выступать не могу, в консультации сидеть тоже не могу. Вот обзавелся пацанами-стажерами, они мне сайт сделали, вопросы принимают, ответы пишут под мою диктовку. Скучно. И денег мало. А тут ты нарисовался: новое лицо, свободные уши, дай, думаю, попользуюсь забесплатно, коль есть возможность. А ты небось губы раскатал, ждешь, что я тебе сейчас на Пулитцеровскую премию наговорю? Не жди, мальчик. Дела я не знал, хотя самого Андрюшу Сокольникова помню. Был у меня на побегушках, возил моих помощников, Витька и Кольку, на своей машине, когда надо было. Ну? Чего молчишь? Давай спрашивай, чего там ты хотел.

Петр был ошарашен. Не сказать, чтобы он в своей жизни так уж много общался с адвокатами, но определенное представление о такой фигуре у него все-таки сложилось. Правда, в основном из книг и фильмов, в которых эксплуатировались чаще всего три типажа: молодой неопытный энтузиаст-правдоискатель, циничный пройдоха зрелого возраста или старый умудренный жизнью профессионал. Все они, как правило, имели хорошие манеры и демонстрировали широкий кругозор. А этот… Жирный, огромный, неопрятный, хамоватый, грубый. Разве адвокат может быть таким? Говорила же Каменская: мы живем в мире иллюзий, все не то, чем кажется. Неужели она все-таки права?

Соглашаться и признавать правоту сушеной воблы очень не хотелось, поэтому Петр сделал вид, что все нормально и шансы на успех остаются.

– Не возражаете, если я включу диктофон? – деловито спросил он, усаживаясь в кресло напротив Елисеева, развалившегося на широком мягком диване с множеством подушек и подушечек.

– Валяй, – махнул рукой хозяин дома.

– Почему вы только один раз поговорили с Сокольниковым в следственном изоляторе и больше не участвовали в деле? Вас что-то испугало? Насторожило, может быть?

– Меня? – расхохотался Елисеев. – Испугало? Мальчик, ты вообще соображаешь, что несешь? Ты хотя бы приблизительно понимаешь, что такое девяностые годы и в особенности конец девяностых? Тебе сколько лет?

– Двадцать пять.

– Значит, ни хрена ты не знаешь и не представляешь. Выключай свой диктофон, я сейчас тебе правду буду рассказывать, она всем нормальным людям и без меня прекрасно известна, ты бы задницу-то оторвал от стула да почитал про те годы, прежде чем вопросы свои задавать. Молодежь, блин!

– Зачем же выключать? Пусть останется, вроде как лекция, – попытался возразить Петр. – Если я что-то упущу или забуду, всегда смогу переслушать.

– Выключай, я сказал, – неожиданно зло проговорил адвокат. – Я и про себя говорить буду, а ты потом опубликуешь то, что для других не предназначено. Не будет записи – не докажешь, что я это говорил, значит, я смогу подать на тебя в суд за диффамацию. А вот я свою запись сделаю, чтобы тебе неповадно было.

Он потянулся за смартфоном, зажал в толстых пальцах стилус и неожиданно ловко принялся нажимать на точки на экране.

– Ну? Выключил свою игрушку?

– Выключил.

– Точно?

– Честное слово. Хотите, я вообще телефон отключу, чтобы вы не сомневались.

– Ага, давай, отключай, – согласился Елисеев. – Других игрушек нет?

– Нет.

– Точно нет? Дай мне честное слово, что никакие записывающие устройства не включены и наша беседа носит чисто приватный характер. Все сказанное в ходе этого разговора является частной информацией, мы находимся в частном жилом помещении и не являемся должностными лицами, аудио- и видеозапись без моего согласия вестись не должна, и если она все-таки будет сделана помимо моего прямо высказанного желания, то никакой юридической силы иметь не будет. Ты это понимаешь, мальчик?

– Да, конечно.

– Повтори слово в слово, как я сказал, чтобы у меня на записи осталось, что я тебя предупредил и ты все понял.

Сердце Петра радостно запрыгало. Такие предосторожности могли свидетельствовать только об одном: сейчас Елисеев расскажет что-то невероятно важное, но не подлежащее разглашению. Что-нибудь о следователях Лёвкиной и Гусареве, которые ясно дали адвокату понять, что все уже решено и проплачено и процесс ему не выиграть ни при каких обстоятельствах. А может, даже впрямую угрожали ему, если начнет ставить палки в колеса и разоблачать фальсификацию.