— Да он тоже шел к отцу отпроситься до вечера, раз тот все равно дома остался, — пожала плечами Виола. — Впрочем, чего это ты повадилась вопросы задавать?!

Она обернулась к Борису и покачала головой:

— Н-да… Неприятно. О Галином чувстве к папе нужно было бы знать пораньше. Теперь я просто и не знаю, что предпринять…

— Ну вас, — обиделась Сашка. — Устроили тут тайны мадридского двора. Спрятались от всех. Очень вы нужны кому-то!

Она вознамерилась сбежать по ступенькам, но Виола придержала ее за локоть:

— Сань! Я тебя прошу: не говори о том, что слышала. Особенно отцу.

— Борьку лучше попроси, — она вырвалась и поскакала вниз. — Он быстрее проболтается.

* * *

Папа и Галя? Папа и наша кухарка Галя!!! Я уже полчаса повторяю эту фразу, но все никак к ней не привыкну. Во-первых, потому что впервые за всю свою жизнь обнаружила, что папа не просто папа, а мужчина, которому нужна женщина. Ничего себе открытие! День явно не задался, раз с утра такие потрясения. А во-вторых, папа всегда был тонким ценителем «высокого класса». Он вино-то простое не пьет, не говоря уж о коньяке, — только такие марки, которые при написании в одну строчку не умещаются. Что уж тут о женщинах говорить. Лично я, когда задумывалась о том, что он рано или поздно все-таки присмотрит себе даму, полагала, что она будет совершенством вроде Виктории — образцом вкуса и стиля, и по происхождению не меньше, чем какая-нибудь принцесса Лихтенштейна, между прочим. И вот на тебе — кухарка Галя, от которой и духами-mo редко когда пахнет, все больше приправами, а одевается она вообще черт-те как, и руки у нее неухоженные. Господи! Тут бы глазам не поверить, но я же видела! И слышала. Ужас! Интересно, как долго продолжается их роман?

— Я думаю, года два.

Сашка вздрогнула. Ручка выпала из ее рук и клацнула о бетонную ступеньку крыльца, на котором она сидела.

— Ничего себе манеры, — она перевернула тетрадь так, чтобы Виктория не могла видеть ее записи, хотя смысла это действие никакого не имело, она уже успела прочесть их до конца.

— Прости, сама ты ведь не скажешь… — Вика села рядом и положила голову ей на плечо.

— Это не оправдание, — буркнула Сашка. — А откуда ты знаешь?

— Мой брат умеет держать в себе все, кроме личных эмоций. А Галя даже не пытается скрывать свои пылкие взгляды. Так что догадаться было нетрудно.

— Я одна такая дура, да? Все уже давно знают?

— Мы с тобой единственные существа в этом доме, не занятые от зари до зари производственными проблемами. Но ты молоденькая девочка, а я — опытная тетка, поэтому мне все стало ясно сразу, а тебе чуть позже.

— Не нам одним. Мы все вместе подслушивали, как Галя ссорилась с папой сегодня утром: я, Виола, Борька и Валерище.

— У-уу, — протянула Виктория. — Это уже серьезно. Подслушивали?

— Так вышло. Галя требовала легализовать ее на приеме в твою честь, а папа ей отказал. Но суть стала сразу ясна.

— Совсем плохо, — она выпрямилась. — Теперь за Галину жизнь я бы и гроша ломаного не дала.

Она подняла голову и долго щурилась, разглядывая перистые облака, залитые желтым солнцем.

— Намекаешь, что папа — Синяя Борода? — усмехнулась Сашка.

— В России слабое солнышко, — равнодушно заметила Виктория, — совсем не жжет.

— А я не могу без солнечных очков, — Сашка дернула ее за рукав блузки, — на что ты намекаешь?

— Намекаю? Я прямо говорю — в Техасе в это время уже печет так, что без шляпы из дома и носу не высунешь.

— Да перестань, пожалуйста. Была я в Техасе и знаю ваше солнце. Почему ты так про Галю сказала?

— Потому что она человек не вашего круга. — Виктория закрыла глаза, улыбнулась голубому небу и вытянула шею, словно подставила ему лицо для поцелуя.

— Ну и что. И почему «вашего»? Разве ты не в нашем кругу?

— Уже нет, слава богу…

— Я тебя не понимаю, — Сашка показательно пожала плечами.

— Я слышал, у вас на сегодня обширная программа? — пробасил над их головами Рябой.

— Сегодня что, все подкрадываются незаметно? — возмутилась Сашка, когда пришла в себя.

— А как я должен возвещать о своем прибытии? — усмехнулся телохранитель.

— Понятия не имею, только я чуть не умерла от разрыва сердца.

— По тебе не скажешь. Слишком румяная.

— Вот так всегда, — она обратилась к смеющейся Виктории и поняла, что искать поддержки у нее бесполезно, поэтому просто махнула на них рукой и поднялась.

Рябой галантно подал руку тетке.

— Да, я хотела кое-куда наведаться и вообще Москву посмотреть. Составишь мне компанию? — это она уже у Сашки спросила.

— Еще спрашиваешь. Я из этой тюрьмы только по большим праздникам выбираюсь. Сама города лет пять не видела, — буркнула та.

— Не стоит так преувеличивать, — опротестовал Рябой, — я тоже составлю вам компанию.

— Кто бы сомневался, — Саша отвесила ему глубокий поклон и, поднимаясь по лестнице, толкнула бедром с такой силой, чтобы он хотя бы пошатнулся.

Но Рябой не был бы Рябым, если бы не устоял на месте со скучающим выражением на роже. Только хмыкнул ей вслед:

— Не понимаю, и зачем ей нужен телохранитель?

* * *

Аркадий Петрович откинулся на подушки и закрыл глаза. И снова темнота под веками закрутилась в бешеную спираль. Путаные мысли неслись в этой черной мгле, едва задевая его сознание, превращаясь в поток несвязанных фраз. Он почувствовал легкую дурноту, словно его укачало на яхте. Его яхта — бело-сиреневая «Афродита» — тоже вспыхнула в сознании в ярких лучах желтого солнца и стремительно унеслась вдаль, оставляя за кормой легкую пену. Сколько месяцев он не ступал на ее палубу? Пять, семь, восемь? Уже не важно. Темнота, в которой он блуждал, все закручивалась и закручивалась. Он знал, что там, в середине этой бешено несущейся в глубину его мозга спирали был один-единственный вопрос — основа этого черного безумия. Единственный вопрос, которого он боялся в этой жизни. Тот, который не решался задать.

— Ты думаешь, что это конец? — донеслось из темноты.

Он хотел было ответить, но не смог. Губы его намертво слиплись.

— Спроси, — настойчиво потребовал голос.

Аркадий Петрович открыл глаза. Вернее, он попытался это сделать, но у него не вышло, потому что тьма не исчезла и в утреннем свете, который бликовал за окном, он видел все ту же черную космическую спираль.

— Ты же все время думаешь об этом, — голос был ровным и холодным. Он наполнил собой все пространство комнаты. — Ты боишься, потому что знаешь ответ.

Ему стало холодно, очень холодно. Грудь налилась тяжелой режущей болью, дыхание перехватило, словно невидимые, но сильные пальцы пережали трахею, прекратив доступ воздуха в легкие.