Обсуждали, разумеется, предстоящий бал. Мисс Креббс расспрашивала Питера о вальсе: не очень ли это неловко – танцевать все время лицом к лицу и прикасаться к партнеру?

Вопрос вызвал смущенные смешки упомянутых выше юных леди, но они тотчас смолкли, чтобы услышать ответ.

– Неловко? – переспросил Питер, с притворным изумлением переводя взгляд с одной леди на другую. – Смотреть в прекрасное личико дамы, обняв ее за талию и держа ее руку в своей? Не представляю, как можно более приятно провести полчаса. А вы?

– Ох! – глубоко вздохнула Мэри Калверт. – А матушка утверждает, что для нас этот танец слишком фриволен.

– Прелесть вальса, – продолжил Питер, – в том, что его танцуют на виду у всех, так что каждая маменька может наблюдать за своей дочерью и ее кавалером. Ни один мужчина, обладающий хоть крупицей здравого смысла, не решится в таких обстоятельствах даже на малейшую вольность, не правда ли? Хотя бы и желал этого всей душой.

Его несколько нескромная шутка сопровождалась всеобщим весельем и взрывом смеха. Питер поднял глаза и встретился взглядом с Сюзанной Осборн, смотревшей на него из противоположного конца комнаты.

Ах!

Если б в ту минуту кто-то сказал ему, что молния, ударив с небес, прошила крышу и пронзила его насквозь, Питер не стал бы опровергать это утверждение.

Что, если хорошенько подумать, было весьма странно, ибо прежде чем мисс Осборн отвела взгляд, он увидел в ее глазах отнюдь не восхищение. Как раз наоборот, если на то пошло. Ее взгляд смутил Питера, заставив посмотреть на себя со стороны, хохочущего во все горло в окружении молодых красавиц.

И выходило, что выглядел он самодовольным хлыщом.

Следующие два часа Питеру ни разу не удалось поймать ее взгляд. Он за это время переговорил почти с каждым гостем, сыграл несколько партий в карты и переворачивал страницы нот молодым леди, желавшим продемонстрировать свой талант за фортепьяно или хотя бы пощебетать о своих успехах. Остальные мужчины, как заметил Питер, всеми силами старались избежать этой скучной обязанности, хотя в конце каждого выступления вежливо аплодировали.

Подобное поведение (пусть даже разговоры, занимавшие джентльменов – о сельском хозяйстве, охоте, лошадях и тому подобных вещах – были чрезвычайно увлекательны) Питер считал крайне невежливым. Он и сам вчера обсуждал все это с Эджкомом и Рейкрофтом в библиотеке Беркли-корта, но когда ты приглашен на вечер, где присутствуют дамы, пренебрегать ими нельзя.

Неожиданно для себя Питер заметил, что мисс Осборн вовсе не сидит в углу, сурово и неодобрительно взирая оттуда на царящие вокруг легкомыслие и порок, – в карты играли, это правда, хоть ставки и были смехотворны. Напротив: она вместе с графиней переходила от одной группы гостей к другой, пока Даннен своими разговорами полностью не завладел ее вниманием. Говорил в основном сам Даннен. Как Питер уже замечал прежде, он ни в чем так не нуждался, как в благодарных слушателях.

Мисс Осборн в этот вечер выглядела еще более очаровательной, чем вчера, если такое вообще возможно. Она, конечно же, была без шляпки, и Питер увидел, что волосы ее коротко острижены. Они обрамляли ее лицо мягкими завитками, достаточно яркими, но все же не oгненно-рыжими, а что-то вроде цвета темного золота. Кремовый туалет мисс Осборн выгодно оттенял ее волосы.

Питер нарочно держался от нее на почтительном расстоянии – вчера она совершенно недвусмысленно дала ему понять, что не ищет его общества. Возможно, он вовсе не заговорил бы с ней, если б после ужина не подсел к мисс Ханидью, заметив, что дама скучает в одиночестве. Мисс Ханидью, женщина преклонного возраста, приходилась сестрой покойному викарию. Она, как догадывался Питер, никогда не блистала красотой: ее верхние зубы выдавались над нижней губой и вкупе с длинным носом и вытянутым лицом придавали ее чертам что-то лошадиное. Ее нечистые седые пряди отчего-то всегда выбивались из-под огромного чепца. Близоруко щурясь, она смотрела на мир сквозь большие очки, вечно сползавшие с носа и кренившиеся влево. Женщина постоянно кивала головой то ли по привычке, то ли от немощи – это оставалось неясным, – а на лице ее все время играла какая-то рассеянная, отсутствующая улыбка.

Соседи, как за две недели успел заметить Питер, были к ней неизменно добры, вот и в этот вечер они не давали ей скучать, то и дело вовлекая в разговор. Однако нетрудно было догадаться, как она одинока: ни детей, ни внуков, ни даже племянников или племянниц, которые бы требовали ее внимания или, наоборот, заботились о ней, она не имела.

Итак, Питер подсел к ней, и между ними завязался разговор о предстоящей ассамблее. Именно в это время мимо проходила мисс Осборн. Мисс Ханидью поймала ее за запястье и с улыбкой потрясла ее за руку.

– А вот и мисс Осборн, – проговорила она. – Как я рада снова видеть вас в Баркли-Корте! Наконец-то мне представился первый за этот вечер случай перемолвиться с вами словечком.

Пока мисс Осборн разговаривала с Данненом – или, вернее сказать, слушала его монолог, – мисс Ханидью беседовала с графиней.

Мисс Осборн ответила любезной улыбкой, избегая смотреть на Питера.

– Как поживаете, мэм? – спросила она. – Как приятно снова вас видеть!

– Эта молодая леди, – обратилась мисс Ханидью к Питеру, не выпуская при этом руки мисс Осборн, – была бесконечно добра ко мне в прошлый свой приезд. Я повредила стопу и не могла передвигаться, так она навестила меня и больше часа читала мне. Я плохо вижу, и мне тяжело читать даже в очках. Шрифт в книгах нынче очень уж мелкий, вы не находите? Присядьте, дитя мое, поговорите со мной. Вы знакомы с виконтом Уитлифом?

Сюзанне не оставалось ничего другого, как посмотреть на него, хоть и мельком.

– Да, мэм, – подтвердила она, – имела удовольствие.

– Какой прекрасный нынче день, мисс Осборн! – обратился к ней Питер. – Я несколько раз вглядывался в небо, но не заметил на нем ни единого облачка. И вечер почти такой же чудесный, как день. По крайней мере был таким, когда я выезжал из Харфорд-Хауса.

Мисс Осборн снова подняла на него свои строгие зеленые глаза, и Питер улыбнулся. Он же дал ей слово при встречах с ней на людях вести исключительно светские беседы о погоде и не более того. Внезапно Питер заметил в ее глазах искру понимания. Ее губы, казалось, были готовы растянуться в улыбке.

– Как помнится, милорд, – отвечала она, – когда мы с Френсис днем возвращались с прогулки в экипаже, я разглядела одно кудрявое облачко, впрочем, чрезвычайно маленькое, и оно, кажется, вскоре растаяло.

Питер был сражен и тоже еле сдерживал смех. Оказывается, чувство юмора или, пожалуй, даже остроумие, ей знакомо. Но тут она вдруг зарделась и снова обратилась к мисс Ханидью.

– Если угодно, мэм, я как-нибудь снова навещу вас и мы немного почитаем, – сказала она. – Это доставит мне удовольствие.

– Ах, как бы я этого хотела – больше всего на свете! – воскликнула мисс Ханидью и закивала головой чаще обычного. – Однако от Баркли-Корта до меня, должно быть, добрых три мили. Вам нельзя идти пешком, дитя мое.