Я попыталась унять панику, скрутившую мне живот, но ничего не вышло. Бедного Игоря я, должно быть, сжала так, что он чуть дышал.

Наконец Маэстро снял с пояса рацию.

– Джереми, подойди за сцену, пожалуйста.

– Сию минуту, сэр, – послышался сопровождаемый треском голос Джереми.

Я закрыла глаза и на мгновение – короткое, ужасное, прекрасное – представила, что на плечах у меня лежит рука не Ричарда Эшли, а мамы.

Подобные приступы ярости начались у Маэстро непосредственно перед тем, как испортилась экономика и всё изменилось. Тогда мама стала мастерить для меня шатёр из простыней и вырезать звёзды из бумаги, которую приносила с работы. Когда домик был готов, а звёзды наклеены, мы с ней лежали под простынным небом, она обнимала меня, целовала в макушку и рассказывала сказку. Я засыпала, чувствуя, как она нежно гладит меня по спине, и слыша доносившуюся снизу музыку Маэстро.

– Я не хотел говорить вам это, – произнёс Маэстро, обводя взглядом музыкантов одного за другим. – Всё откладывал, чтобы не расстраивать вас. Но вы играете как школьный оркестр. Мне что, нужно вам напоминать, что вам платят за эту работу? Вы же профессионалы.

В зал вошёл кассир Джереми с обрывком бумаги в руках:

– Слушаю, сэр.

Маэстро нетерпеливо повёл рукой:

– Скажи им, сколько сегодня пришло зрителей. Скажи.

Джереми замялся. Мистер Рю, антрепренёр оркестра, приблизился к нему из-за спины и притаился в тени коридора, ведущего на сцену, сложив руки на груди и наблюдая за происходящим. Мистер Рю был начальником и старым другом Маэстро; он фактически руководил оркестром – решал, на что отпускать средства, нанимал и увольнял музыкантов. Обычно после концертов мистер Рю надолго задерживался в филармонии, занимаясь, как это называла мама, «крупным подхалимажем», – то есть заискивал перед богатыми людьми, чтобы они дали денег на оркестр.

Увидев мистера Рю, я испугалась. Почему сегодня он не убалтывает потенциальных спонсоров? Это плохой знак.

Маэстро стукнул кулаком о стену.

– Скажи им, Джереми.

– Ладно… У меня тут записано. – Джереми потеребил в руках листок. – Сегодня в зале присутствовали четыреста двадцать три человека.

– Сколько, Джереми?

– Четыреста двадцать три.

Стоявший рядом со мной Генри бессильно оперся о составленные один на другой стулья. Ричард Эшли тяжело опустился на скамью перед нами. Мне захотелось сбежать.

– И какова же выручка за вечер? – Маэстро помолчал. – Сколько денег мы заработали, Джереми?

– Двадцать одну тысячу восемь долларов.

Сумма могла показаться немалой, но из неё нужно было заплатить больше чем ста музыкантам и другим сотрудникам концертного зала и выделить средства на содержание здания, а значит, выходило, что это чистые гроши.

Несколько музыкантов выругались. Одна кларнетистка заплакала.

Мистер Рю вышел из тени, его лысая голова лоснилась. Даже его фрак выглядел помятым.

– В чём дело, дамы и господа? Что сегодня с вами случилось?

Все молчали.

– Я знаю, что это трудно, в условиях нынешней экономики вы уже получаете урезанную зарплату. И при нынешнем состоянии зала… – Мистер Рю показал рукой на потолок. – Я и сам не захотел бы выступать в подобных условиях. Но если продажа билетов не вырастет, причём существенно, к концу сезона… не знаю, что будет. Возможно, придётся распустить оркестр и прикрыть лавочку.

Маэстро вылетел из зала. Звук захлопнувшейся за ним двери пробрал меня до костей. В помещении долго никто не шевелился.

Мистер Рю потёр лоб, грустно наморщив брови:

– Извините, что принёс плохие вести. Меня они тоже не радуют.

Ричард Эшли сжал мне плечо. Я взглянула на него и внезапно почувствовала облегчение. Ричард всегда, в любой ситуации знал, что сказать и что сделать. «Это часть его очарования», – говорила мама и закатывала глаза.

– Ричард, он же не всерьёз, правда? – спросила я.

– Увы, Оливия. – Он отвернулся, словно не мог больше смотреть на меня. – Думаю, что всерьёз.

Когда все стали разъезжаться, мистер Рю нашёл меня и похлопал по руке:

– Всё как-нибудь наладится, Оливия. Верь мне. Верь своему отцу. Хорошо?

У меня перехватило горло, и я не смогла выговорить то, что хотела ответить: «С чего бы мне верить Маэстро? Он разрушил нашу семью».

Перед тем как сесть в машину к Ричарду, чтобы тот отвёз его домой, Генри сунул мне в руки сложенную записку. Там говорилось: «Это ещё не конец. Звучит жутковато, но я имею в виду, что сегодня мы привидений не нашли, но найдём обязательно. Увидимся в школе».

Я сложила его послание и сунула под подушку. Долгое время я лежала, глядя в потолок и размышляя. Игорь устроился рядом со мной. Из другого конца комнаты доносилось слабое хрипловатое сопение нонни. Я тихонько подошла, накрыла её своим одеялом и подоткнула его, чтобы ей было теплее. С тех пор как мы с Генри видели призраков, воздух всё чаще дышал холодом. Что это значит, я не знала, но догадывалась, что ничего хорошего.

Когда я снова легла в постель, решение уже было принято: я отыщу призраков, даже если для этого придётся объединить усилия с Безупречным Генри Пейджем. В конце концов, две головы лучше, а мне необходимо их найти. Может, я и не в состоянии исправить всё в своей жизни – оркестр, наверное, действительно ужасен, мы с каждым днём всё больше нищаем, мама ушла, школа напоминает гадюшник, – но эта задача мне по силам: найти призраков я смогу.

Если я сумею понять, что означает их появление, если смогу решить эту загадку, то справлюсь и со всем остальным.

Если поставить на место этот кусочек пазла, возможно, удастся разложить по местам и остальные и каким-то образом вернуть себе нормальную жизнь.

Глава 8

В следующий понедельник в школе случилось невообразимое: Генри Пейдж сел со мной во время обеда.

Был обычный день. Я сидела, думая о своём и набрасывая в альбоме фигуры призраков. Джоан села напротив меня. В последнее время она часто так делала.

– Что рисуешь?

Я взглянула на неё сквозь упавшую на глаза чёлку. Даже если бы я и хотела поговорить с ней, то не знала, как ей объяснить свои эскизы.

Джоан спокойно жевала сэндвич.

– Когда ты сидишь так, то выглядишь жутковато, как та девочка из японского фильма ужасов.

– Спасибо. Мне нравится выглядеть страшновато.

– Заметно, – задумчиво произнесла Джоан. – Ты прилагаешь к этому много усилий.

– И что ты хочешь этим сказать?

И тут на стул рядом