Я вообще считаю, что все это придуманное, ну, всякая любовь там… Хочешь девчонку — это я понимаю. Нормально. Так ты и эту хочешь, и ту, и от той не отказался бы… Так человек устроен, природа… А все остальное — фуфло! Придумали, чтоб то, что есть на самом деле, скрывать. И у девчонок — то же самое. Все они вроде недотроги, все вздыхают — ах артисты, ах любовь! А сами такие же, как мы. Это я в тот же вечер понял. А Светка мне нравилась. У нее такие брови густые и на переносице сходятся. Красиво.

Ну ладно, мы, как по графику, третью раскупорили. Все шло нормально. Зверева с Серым, я со Светиком, а Ленка не вырубается, зараза, хоть я ей больше всех подливаю. Она вдруг начала гулять по буфету — сама себе наливает, хохочет. Надыбала, что у нас в холодильнике еще есть, и принесла сразу две. Сейчас, говорит, мы устроим салют. Отвинтила проволоку, а пробки не вылезают. Холодные бутылки. Она их и трясла, и ногти обламывала, и зубами пыталась… А музыка центровая! «Бонн М», «Распутин», «Вавилон» и еще группа как-то называется, вроде «Чикаго фраер». Ну, я отвалил на минутку, а прихожу — чуть фары на лоб не вылезли. Сеструха, дура, голая на столе танцует. Ну, не голая, это мне со страху так померещилось, а в купальнике. Это она перед Серым исполняла танец живота. И при этом лифчик пытается расстегнуть… Ну, думаю, зараза, ты у меня сейчас спляшешь. А шухер поднимать не хочется, чтобы весь кайф не поломать. А то от скандала все протрезвеют… Ну, я тогда, наоборот, Светику говорю: Ну, а ты, Крошка, так умеешь?» Та тоже на стол залезла, правда, в джинсах. Но рубаху вынула и на животе завязала. А живот у нее такой… Где-то загореть успела. Ну, думаю, я не я, а сегодня обязательно! Сегодня я уж начну как-нибудь. А то все ребята давно попробовали, а я только делаю вид, что центровой, а сам, как фраерок, начать боюсь… Потом вообще сеструха Серому на шею кинулась и стала целоваться — это чтобы Зверихе навредить… А та надулась. Она вечно из себя целку-невидимку строит. А как же, интеллигенция! Папаша — директор базы! Ну потом мы доперли, с чего сеструха так гуляла. Мы с Серым пошли за виски, оно у нас было в буфете заныкано. Смотрим, а бутылка открыта и граммов сто не хватает. В общем, сеструха минут через пятнадцать отъехала. Мы ее сволокли на ее девичью кроватку в другую комнату. Я-то сплю на диване в кухне… Спеленали ее там, как младенца, но она еще дала нам шороху…

Дальше все, как по нотам. Моя Крошка вдруг собралась домой. А мы уже и пятую бутылку «Салюта» оприходовали… Только мы теперь туда еще и виски по пятнадцать капель добавляли. Ну, Крошка намылилась, значит, домой, а поезд-то уехал! Последний!

Потом я не все помню… Нет, правда! Вообще-то все, что было, я помню, только вот что сперва, а что потом — не помню. Ну, а Серый центровой! Нормально градус держит — ни в одном глазу. Я ему на кухне (мы там виски в «Салют» доливали) говорю, ну, ты как? А он говорит: «Я сейчас такую музычку врублю — они кипятком ссать будут!» Ну он врубил! Ну центряк! Секс-музыка! Ну, там герла стонет! Ну, просто всего переворачивает!.. Даже Звериха, смотрю, заерзала. А Крошка все пляшет и животом работает, как веслами, не останавливаясь. Тренировка! Только, смотрю, живот у нее заблестел от пота. Меня это просто… Я подошел, ну, и вроде в шутку, похлопал. Вот, думаю, Саньку все расскажу!

Это я другим лапшу на уши вешаю, что у меня с моей теткой двоюродной все было. Он-то знал, что я так и не смог начать. Не то чтобы побоялся, а как-то не получилось. Ну, как начнешь ни с того, ни с сего? Идем, треплемся о том, о сем… Она мне рассказала, как у нее муж (он мне настоящий дядя, а она по мужу — тетка) запил, как он вообще импотентом через водку стал, как за ней с битой бутылкой по квартире бегал. Ну, в общем, идем, болтаем… И что я, ни с того ни с сего — и полезу? А она точно хотела. Поэтому я всем и рассказывал, как будто все уже было…

Ну, в общем, я не помню, как мы с Крошкой на Диван ушли. Я ведь был уже сильно вмазанный…

Помню только, что свет мы погасили, а около наших окон как раз фонарь и как днем видно все. Ну, я Крошку положил и начал раздевать незаметно. Рубашку-то я снял, а джинсы как снимешь? Они в облипочку. Сама, небось, с мылом надевает… Начал я их потихоньку стягивать. Смотрю, она лежа выгнулась, задницу приподняла — помогает. Ну, думаю, сейчас точно начну. Но рано радовался…

Только я ее раздел, как свет на кухне вдруг зажегся, я еле успел Крошку шмотьем прикрыть. Это сеструха явилась. Она стравить решила и дверью ошиблась. А сама мертвая, глаза белые. Я даже испугался. Сволок я ее в уборную, ее там и вывернуло. В общем, она раз десять ходила. Потом Серому со Зверихой чуть кайф не поломала… Вдруг начала к ним в комнату рваться. Хорошо, что у предков дверь запирается. Это от Ленки. Она у нас лунатик, ходит по ночам с закрытыми глазами. Ну, часам к трем или к четырем она отрубилась окончательно. А то я ее к кровати уже хотел привязывать. Честное слово! Зло взяло, только нацелишься, а она тут как тут. И Крошка уже нервничать начала.

Ну, успокоилась сеструха, мы и начали свою классическую борьбу. Я не шучу! Оказывается, у Крошки натура такая. Целоваться, обжиматься — это пожалуйста, а как дело доходит до главного, то ее словно всю судорогой сводит. Сопротивляется, как партизан, до последней капли крови. Я уж у нее спрашиваю — что, у тебя никого не было? Она молчит… Ну, так чего ж ты? Ничего, говорит, не могу с собой сделать. Ну, меня зло взяло! Неужели, думаю, опять не попробую… А она действительно здоровая, как лошадь, руки накачанные, не хуже чем у меня. Два раза меня вообще с дивана скидывала. Потом притихнет, подвинется к стенке, а как лягу — целует, обнимает, того и гляди задушит. Ну, в общем, часам к пяти у нее силы кончились. В общем, попробовал. Боль жуткая сначала, потом ничего. Отдышались мы… Она в ванную побежала. Уже вообще меня не стесняется. А фигура у нее ничего, крепкая! Потом она прибежала и как начала ржать!.. Ты чего? — спрашиваю. Она хохочет, не может остановиться, ну просто до слез. Успокоилась кое-как и на диван показывает. А на диване такое покрывало у нас светлое и все в крови. Ну ничего, говорю, не переживай, со всеми когда-нибудь случается… А она снова покатилась и потом говорит — это ты невинность потерял, Игорек. У меня уже были ребята… Я смотрю, а это действительно моя кровь… Потом оказалось, что у меня там какая-то уздечка порвалась.

А в девять часов пятнадцать минут раздается стук в дверь, звонок у нас не работает, и входит участковый Васильев. Я еще и голову от подушки отодрать не успел, а он входит и говорит, что дверь была открыта нараспашку. Я обалдел спросонья. Гляжу, Крошки не видно, и шмоток ее нет. А Васильев кухню оглядел и дальше пошел. Я хотел за ним броситься, да вспомнил, что голый. Подождал, пока он выйдет, трусы натянул — и в комнату. Смотрю, Зверихи тоже нет. А Серый лежит — ни в одном глазу, покуривает и права качает. Вам, говорит, известно о неприкосновенности жилища? В Англии, говорит, вас вообще дальше кухни не пустили бы, а тут вы расхаживаете, как по собственной квартире. Вот центровой пацан! Даже Васильев немного смутился и никаких нотаций не читал. Только заглянул в комнату сеструхи, под стол посмотрел, где у нас пустые бутылки стояли, огляделся и спросил: «А дамы где же?» А Серый как ни в чем не бывало: «Надеюсь, — говорит, — вы не потребуете еще и фамилий?» А Васильев посмотрел на него, почесал в затылке и говорит: «Ты, Кострюков, не очень выступай, а то привлеку тебя за спаивание малолетних». Серега, конечно, дернулся, но взял себя в руки и говорит: «Игорек, а ты что, пьяный? Нет? И не пил вообще? Ну вот… А товарищ участковый утверждает, что я тебя спаиваю и развращаю». — «Ладно, ладно, — говорит участковый, — спите, отсыпайтесь. Только вот вы что мне скажите… Хорошо мы живем?» — «В каком это смысле?» — спрашивает Серый. «Ну, — говорит, — вообще, в философском смысле». — «Не знаю, как вы, — Серега отвечает, — а мы отлично живем! Правда, Игорек?» — «Конечно, правда, — ответил я, — нормально живем». И подумал: «Хорошо, что герлы слиняли».