— Кажется, ты раскрыл мой коварный план, — улыбается она с облегчением: Оминис не злится и впервые за время в Хогвартсе она чувствует невероятную легкость, будто наконец стала той беззаботной ученицей, о которой мечтал Фиг. — А вот и обещанное, — она распахивает дверь на небольшой дворик, где Крыланна встречает их хлопаньем крыльев.

— Не знал, что у тебя есть личный гиппогриф, — он осторожно подходит к зверю. — Но сомневаюсь, что ты подаришь мне своего питомца.

— Она не питомец, скорее друг. И сейчас этот друг научит тебя летать.

Оминис ни разу не летал ни на метле, ни, тем более, на гиппогрифе, да если бы даже попробовал, что сможет понять слепец? Но полет — это что-то непередаваемое, что-то, что он действительно должен увидеть, пусть и её глазами.

По очереди поклонившись Крыланне, они забираются ей на спину. Элис садится позади — Оминис все же чуть выше по росту, — использует заклинание, чтобы ненароком не упасть, и советует ему сделать тоже самое.

— Не вздумай кричать, это её напугает, говорить тоже нежелательно, мы все равно друг друга не услышим. И вот, — Элис протягивает маленькую бумажку. — Используй команду.

Она натренировала Крыланну пролететь вокруг Хогвартса без какого-либо управления — один красивый круг от оранжереи до площадки по квиддичу, обогнуть башни, парить низко над озером, а затем приземлиться недалеко от леса. Один круг — на большее у них просто не хватит времени. Несколько взмахов широких крыльев, и они поднимаются вверх — к ветру и надвигающейся вечерней прохладе. Солнце догорает на горизонте, целует небо на прощание багряно-золотыми всполохами, укрываясь мрачной синевой. Элис не может этого видеть, но вчера она замеряла время, чтобы успеть показать Оминису закат во всей красоте. Он и впрямь старается молчать: сдерживает восхищенные возгласы, обрывает фразы на полуслове и с непривычки напрягает руки, забыв, что падение ему не грозит.

Кажется, их полет над Хогвартсом длится всего мгновение, Элис даже не успевает понять, когда Крыланна опускается на землю, как улетает, оставляя их наедине. И как Оминис обнимает её за плечи. Порывисто, искренне, прямо как она это сделала летом.

— Я не могу даже передать, как я тебе благодарен, — тепло шепчет он. — Не только за сегодняшний день. Просто за то, что ты появилась в моей жизни.

Обнимая Оминиса в ответ, она позволяет себе утонуть в этом опьянительном счастье, сотканным из его улыбок и прикосновений — таких странных, потому что они все еще в телах друг друга, и в то же время таких естественных — ведь за день они с Оминисом стали по-настоящему близки.

Хронометр отчаянно трещит, возвещая о времени приема эликсира, и Элис с трудом перебарывает себя, чтобы выскользнуть из объятий и достать пузырьки. В этот раз они пьют молча, и головокружение не заставляет себя ждать, как и мощный толчок в грудь.

— Оминис…? Ты в порядке? — Элис открывает глаза, и руки тут же холодеют от испуга.

— Да, если не считать, что мой мир снова стал непроницаемо черным. А ты?

Элис снова и снова ощупывает свое тело — ошибки быть не может, она вернулась.

— Мы должны найти профессора Шарпа, — она старается говорить невозмутимо, но страх скользит по коже, смыкает тощие пальцы на шее…

— В чем дело? — теперь и голос Оминиса звучит обеспокоенно.

— Я не… — Элис еще раз проводит по глазам, убеждаясь, что происходящее не секундное замешательство. — Оминис, я абсолютно ничего не вижу.

========== Выбор ==========

— А я предупреждал, мисс Морган, что все снадобья, в составе которых человеческая кровь, опасны.

Учитель зельеварения ходит вокруг, проверяет её зрачки, заставляет выпить что-то горько-кислое, и Элис морщится, с трудом проглатывая микстуру. В его кабинете душно и пахнет неизвестными реагентами, а жесткий тон Шарпа ясно дает понять, что о высшем балле можно больше не мечтать. Впрочем, он и сам обеспокоен, нервно постукивает по мебели, тяжело выдыхает, понимая, что лекарство не оказывает эффекта.

— Профессор, но в описании сказано, что Просачивание может случиться только после трех-четырех применений, — побочное свойство сохранять особенности чужого тела Элис смело проигнорировала, потому что оно никогда не проявлялось после первого приема эликсира.

— Верно, — он шуршит бумагами. — Но мы с вами допустили ошибку, не подумав о том, что в книге речь идет о взрослых волшебниках, а не юных школьниках с неокрепшим организмом.

Шарп говорит «мы», будто не может обойти тот факт, что сам дал на это разрешение, не остановил, не отговорил. Но даже, если бы они смогли предвидеть эту неприятную оплошность, все равно Элис не отказалась бы от затеи.

— К счастью, хотя бы Мракс избежал вашей участи.

С этим она согласна, хотя, казалось бы, что способность видеть еще несколько дней была бы для Оминиса лучшим исходом. Но Просачивание всегда проявляется по разному: он мог получить её вечную жажду выплескивать силу, мог не справиться с древней магией. И Элис рада, что побочный эффект — может и нежелательный, но временный — обнаружился только у нее. Теперь остается убедить в этом самого Оминиса, ведь он, снедаемый сожалениями о случившемся, наверняка винит во всем себя.

— Самое большее к понедельнику вы сможете различать световые пятна, к пятнице полностью восстановите зрение, до тех пор прошу не распространяться другим ученикам да и преподавателям о вашем недуге. Это в ваших же интересах.

Она понимает. Неожиданная слепота вызовет вопросы, привлечет ненужное внимание, а Шарп разрешил использовать эликсир, только на условиях неразглашения до конца эксперимента, и предполагалось, что все пройдет без последствий. Одно только упоминание обмена телами способно вызвать тысячи сплетен, которые, несомненно, помешают их дальнейшей научной работе в области нестандартного применения зелья.

— Как декан факультета я попрошу некоторых преподавателей освободить вас от занятий, но на остальных предметах вам придется проявить чудеса изобретательности, чтобы не выдать себя, — Шарп в последний раз осматривает Элис и шумно захлопывает свой блокнот. — Вы все еще должны мне отчет, теперь включая и подробности последствий. Мистер Мракс, проводите Элис и присмотрите за ней эти несколько дней, полагаю, вы многим ей обязаны.

Почти всю дорогу Оминис молчит, он и у Шарпа ни слова не сказал, и эта тишина впивается в кожу больнее его самых колких замечаний. После недолгих минут счастья меньше всего хочется, чтобы он страдал из-за её ошибки.

— Этот день не должен был закончиться так, — Элис удерживает его, когда они оказываются по ту сторону Слизеринской двери и начинают спускаться.

— Потому что ты должна была мне