Она сделала шаг назад.

— Абсолютно незачем. Как ты сказал, рада была увидеть тебя.

В ее словах ему послышалась обида, но она ничем не выдала своей слабости.

Он вновь непроизвольно взглянул в сторону дворца. Многие на площади продолжали выкрикивать приветствия и махали руками Папе. Климент отвечал им. Телеоператоры снимали.

— Колин, все дело в нем, — сказала Катерина. — Это он не дает тебе жить. Ты просто не понимаешь этого. И не успел он ответить, как она ушла.

Ватикан

8 ноября, среда

15.00

Валендреа надел наушники, нажал на кнопку на старом бобинном магнитофоне и начал слушать запись разговора Колина Мишнера с Климентом. Подслушивающие устройства, установленные в резиденции Папы, опять сработали безупречно. Во дворце их было много. Он отдал негласное распоряжение об их установке сразу после избрания Климента. Это было нетрудно, ведь он как государственный секретарь отвечал за безопасность Ватикана.

Климент оказался прав. Валендреа действительно хотел, чтобы его правление продлилось подольше, тогда он успел бы обеспечить себе недостающие голоса во время конклава. Сейчас в священной коллегии было сто шестьдесят человек, из них только сорок семь были старше восьмидесяти и не могли голосовать, если бы конклав состоялся в ближайший месяц. Он мог твердо рассчитывать на сорок пять голосов. Для начала неплохо, но до избрания далеко. В прошлый раз он забыл старинное правило: если входишь в конклав Папой, выйдешь кардиналом. На этот раз он не будет полагаться на удачу. Подслушивающие устройства составляли лишь часть его стратегии, призванной добиться того, чтобы итальянские кардиналы не отвернулись от своего соотечественника.

Поразительно, из каких неблаговидных поступков состояла повседневная жизнь князей церкви! Им был не чужд грех, и их душам нужно было очищение, как и душам всех остальных смертных. Но Валендреа знал, что иногда грешников приходится вынуждать к покаянию.

«Нет ничего зазорного, что ты думаешь о ней. Это часть твоего прошлого. Которую нельзя забывать».

Валендреа снял наушники и искоса посмотрел на сидящего рядом с ним священника. Отец Паоло Амбрози был его правой рукой уже больше десяти лет. Невысокий худощавый человек с тонкими седыми волосами. Его крючковатый нос и резкий контур лица делали его похожим на ястреба. Это сравнение подходило и к личности священника. Он редко улыбался, а смеялся еще реже. От него всегда веяло угрюмостью, но это не смущало Валендреа. Священник был целеустремлен и амбициозен, а государственный секретарь высоко ценил оба эти качества.

— Забавно, Паоло, что они говорят по-немецки, как будто, кроме них, никто не может понять этот язык.

Валендреа остановил запись.

— Папа говорит о женщине, которую отец Мишнер, видимо, хорошо знает. Расскажи мне о ней.

Они сидели в комнате без окон на третьем этаже Апостольского дворца, в огромной части помещения, отведенной государственному секретариату. Магнитофоны и прослушивающие устройства были установлены в запертом кабинете. Валендреа не волновался из-за того, что кто-то может найти аппаратуру. В здании с десятком тысяч комнат, залов и коридоров, большинство из которых находятся за крепкими дверями, можно не опасаться, что в эту небольшую комнатку размером около ста квадратных футов зайдет кто-то посторонний.

— Ее зовут Катерина Лью. Родители — румыны, бежали из страны, когда ей не было восемнадцати. Отец — профессор права. У нее диплом Мюнхенского университета и еще один — Бельгийского национального колледжа. Вернулась в Румынию в конце тысяча девятьсот восьмидесятых, при ней сбросили Чаушеску. Очень гордится, что участвовала в революции.

Валендреа уловил в голосе Амбрози насмешку.

— Познакомилась с Мишнером в Мюнхене, когда оба учились. Их связь продолжалась около двух лет.

— Откуда ты все это знаешь?

— Папа с Мишнером и раньше разговаривали.

Валендреа знал, что, хотя он лично прослушивал только самые важные записи, Амбрози не пропускал ничего.

— Раньше ты не рассказывал об этом.

— Я не придавал этому значения, пока Святой Отец не начал интересоваться ходом трибунала.

— Я недооценил отца Мишнера, — с легким смешком произнес Валендреа. — А он тоже человек. Со своим прошлым. С ошибками. Мне это даже нравится. Расскажи подробнее.

— У Катерины Лью были разные публикации в Европе. Она называет себя журналисткой, но скорее она публицист. Писала в «Шпигеле», «Геральд трибьюн», лондонской «Таймс». Но подолгу нигде не работает. Увлекается левыми политическими течениями и радикальными религиозными культами. Не жалует традиционные церкви. Написала в соавторстве три книги, две о немецких «зеленых» и одну о Католической церкви во Франции. Большого успеха они не имели. В общем, она очень неглупа, но неорганизованна.

Валендреа почувствовал, что здесь есть за что зацепиться.

— Надо полагать, она амбициозна.

— После разрыва с Мишнером дважды была замужем. Оба раза недолго. Инициатива в отношениях с отцом Кили исходила скорее от нее, чем от него. Последние пару лет работала в Америке. Однажды пришла к нему в офис, и с тех пор они вместе.

Валендреа оживился:

— Так они любовники?

Амбрози пожал плечами:

— Трудно сказать. Но у нее слабость к священникам, так что, наверное, да.

Валендреа снова надел наушники и включил магнитофон. Он услышал голос Климента:

«Письмо к отцу Тибору скоро будет готово. Лучше, чтобы был письменный ответ, но если он захочет ответить на словах, выслушай его, спроси его, о чем хочешь, и передай все мне».

Он снял наушники.

— Что замышляет этот старый болван? Посылает Мишнера к восьмидесятилетнему бывшему священнику. Для чего ему это нужно?

— Он единственный ныне живущий человек, кроме самого Климента, видевший документы из хранилища, где говорится о Фатимских откровениях. Отцу Тибору сам Иоанн Двадцать третий передал подлинную рукопись сестры Люсии.

При упоминании о Фатиме у него захватило дух.

— Вы нашли Тибора?

— У меня есть его румынский адрес.

— Надо проследить за ним.

— Я понял. Но зачем?

Он не собирался объяснять. Только если у него совсем не останется выбора.

— Я думаю, имеет смысл проследить за Мишнером.

Амбрози усмехнулся:

— Думаете, в этом может помочь Катерина Лью?

Он мысленно задавал себе этот же вопрос, вспоминая все, что ему было известно о Колине Мишнере, и взвешивая только что услышанное о Катерине Лью.

— Посмотрим, Паоло.