— Александр Сергеевич, — поправляю ее. — И никак иначе, Анжелика Антоновна. Субординация — первое правило совместной работы.

Лика послушно кивает. Сдулась? Сдалась? Вот так быстро? Кажется, я чувствую разочарование.

— Красный костюм выкиньте на помойку. На работе — спокойные тона в одежде. Дресс-код называется. Но так как вы никогда и нигде не работали, на сегодня вам прощается ваш вызывающий внешний вид. И туфли на каблуках — перебор. Думаю, вы это сами уже поняли.

Я методично, слово за слово, уничтожаю ее. Разношу в пух и прах всю ее работу. По пунктам, не стесняясь. Жестко и деловито. Но, наверное, жестче, чем обычно.

Лика сидит, как палка — слишком прямая. Лицо спокойное, как на иконе. Благостное. И я слишком поздно понимаю, что это не смирение, а ядерный взрыв, что медленно зреет в ее реакторе.

Как только я умолкаю, она расслабляется. Двигает пятой точкой по стулу, устраиваясь поудобнее, и закидывает ногу за ногу.

— Ты все сказал? Александр Сергеевич Пушкин?

Я терпеть не могу, когда вместо моей фамилии приплетают великого русского поэта. Она это прекрасно знает и намеренно меня злит.

— Завтра ты приходишь на работу в нормальном виде, с документами. Оформляешься официально в отделе кадров с испытательным сроком два месяца, — цежу слова, и они звучат как угроза. — У тебя есть два месяца, Егорова, чтобы стать человеком. А теперь — на выход.

Я стою перед ней, расставив широко ноги — угрожающая поза. Я подавляю. Уничтожаю. Сверлю взглядом. И не такие, как она, ломались. Но у Егоровой, кажется, предохранитель сгорел.

Она не спеша поправляет на груди блузку, проходится ладонями по пиджаку и бедрам, картинно расцепляет сплетенные ноги и легко поднимается со стула. Кажется, я переборщил. Она близко, опасно близко. В висках начинает тарабанить пульс. Болезненные толчки.

— Да, босс, — хватает Лика меня за галстук, — будет сделано, шеф. Слушаюсь, господин начальник, — выдыхает она мне в лицо, и я перестаю себя контролировать. Алые губы почти касаются меня. Флюгер делает стойку, в грудь бьет огромными кулачищами дикий Кинг-Конг. Мне остается лишь издать клич бабуина в брачный период, но я как-то умудряюсь держать себя в руках.

— А это вам на память о сегодняшнем дне, сударь Большая Шишка.

Я не успеваю уклониться, и Лика оставляет на щеках и носу жирные отпечатки своей безобразно-кричащей помады — три стремительных клевка, и я похож на клоуна. Она бы и до лба дотянулась, но я наконец-то реагирую.

— Что ты себе позволяешь? — рычу, хватая ее за плечи. Больше всего на свете хочется ее на место поставить и впиться в уже не такой яркий рот.

— Благодарю вас, Александр Сергеевич, за незабываемый день в моей жизни! — снимает она брезгливо мои ладони со своих плеч и, покачивая бедрами, затянутыми в алую юбку, уходит.

Я в бессильной ярости смотрю ей вслед. Она меня сделала: я не могу кинуться за Ликой и проучить: на лице моем — отпечатки ее губ. Если я сейчас выбегу — завтра о моей боевой раскраске не будет шептаться только ленивый.

Анжелика

Еще одна такая выходка, и никто два месяца меня здесь держать не будет. Не то, чтобы я так дорожила этим местом. Но за сегодняшний день я поняла одно: это лучше, чем сидеть дома и киснуть. К тому же, есть возможность Одинцову насолить. Вот кто при здравом уме и памяти упустил бы такой шикардосный случай? Не я — точно.

— Как прошел твой первый рабочий день? — Георг в позе ленивого гепарда опирается бедрами о свою крутую тачку. Гад. Но ждал, а это значит, мне не придется такси вызывать.

— С переменным успехом, — буркнула я, усаживаясь на переднее сиденье. Ловлю слишком внимательный взгляд брата.

— Что не так? — щетинюсь ежом. — Ищешь синяки и боевые шрамы?

— Гкхм, — прячет Гошка смеющиеся глаза, — у тебя помада размазалась, — показывает он пальцем на свою нижнюю губу.

Я чуть не взвыла в голос. Вот черт, а! Лихорадочно роюсь в сумочке, достаю пудреницу с зеркалом. Так и есть. Вид такой, будто меня целовали взасос. Размазала, наверное, когда пыталась до лба Одинцова дотянуться.

При воспоминании о том, как господин босс выглядел, когда я уходила, сладко ноет под ложечкой и хочется смеяться.

— Поехали уже домой, — поправляю я макияж и устало откидываюсь на сиденье.

— И все? — возмущается брат. — А подробности? Бонус для брата, который выиграл приз?

— Вот когда сорвешь Джек-пот, тогда и поговорим, — сжимаю крепко губы, чтобы ничего лишнего не сболтнуть. Обойдется. Ему цирк, а мне работать, пахать как лошади.

— Ладно, — ворчит Гоша, — я у Одинцова расспрошу.

Ну-ну, удачи тебе, брат Георг. Жаль, упустил отличный шанс пообщаться сразу. И боевую раскраску оценил бы, а заодно эпитетов разных наслушался. И в свою сторону, и в мою. А я, между прочим, предлагала жить дружно. Не захотел. Его от меня, судя по всему, тошнит.

— Завтра заеду за тобой, — проговаривает уже у моего подъезда Гошка, и я понимаю, что промолчала всю дорогу, перебирая, как Золушка — гречку, события сегодняшнего дня.

— Нет, — отрицательно качаю головой.

— Нет? — высоко приподнимает брови брат. — Вот так вот сразу и сдалась?

— Облезешь, Георг. Я не сдаюсь. Но хватит уже со мной нянчиться. У меня, между прочим, своя машина есть.

— И когда ты на ней последний раз ездила? — не дает он мне выйти из машины.

Тут он прав: за руль я садилась редко. Не большая я любительница водить машину. Но когда необходимо — беру и делаю.

— Значит настал момент снова выйти за рамки привычной зоны комфорта, — упрямо поднимаю подбородок.

Георг неожиданно коротко хохочет.

— Думаю, Одинцов оценит твой ядовито-красный леденец.

Да, именно такая у меня машинка — под стать мне: яркая и красивая.

— Лишь бы он свой леденец не откусил в порыве злости, — брякаю, не подумав, и под несдерживаемый хохот брата наконец-то выхожу из машины.

— Это пять, сестра! — кричит он восхищенно, протягивая мне руку. Расторопный Георг. Вежливый сукин сын. А главное — воспитанный. Всегда протянет руку помощи, даже если его об этом никто не просит. Пока я с дверцей возилась, успел выскочить и машину обежать. Прыть как у козла.

Впрочем, хоть он и мой брат, что-то от парнокопытных и в нем имеется. Не зря же он до сих пор не женат. Чую, не одно женское сердце разбилось у его ног. Но однажды и на Георга найдется Артемида, что недрогнувшей рукой пустит стрелу точно в сердце.

Поздним вечером, нежась в белоснежных кружевах пены, я жалуюсь Аньке, моей дорогой подруге.

— Знала бы, что придется с ним столкнуться, ни за что не поехала и не поддалась на уговоры Гошика.