Вот почему так тяжело чувствовать себя виноватой в том, что наделала.

– Ник, давай не будем ворошить прошлое, хорошо? Я сказала, что все время об этом жалела. Но ничего не изменишь. И ты, сам знаешь, тоже в то время повел себя не как благородный принц.

– Ты еще меня и обвиняешь?

Она напомнила:

– Ты даже не поговорил со мной. Ты узнал правду и выкинул меня из своей жизни так быстро, что я удивилась, как это еще ты не выбросил меня за борт на обратном пути.

Ник неловко поерзал, пару раз открыл и закрыл рот, казалось, он едва сдерживает готовое вырваться возмущение.

– А чего ты от меня ждала?!

– Я только хотела объясниться.

– Тебе нечего было объяснять.

Она тихо сказала:

– Ну, никогда нельзя быть уверенным, – и вздохнула. – Так мы ничего не решим. Давай оставим это в прошлом, а?

Он сделал знак официанту, а потом опять посмотрел на нее:

– Хорошо. Тогда давай все обсудим. Расскажи мне о твоих сыновьях.

– Твоих сыновьях, – поправила она и чуть приподняла подбородок, словно готовясь к сражению.

– Это еще нужно доказать.

– Зачем мне врать?

– Хм, интересный вопрос. Я мог бы сказать, что ты уже врала, но ведь мы договорились все оставить в прошлом.

Пнуть его под столом, что ли? Или не показывать виду? Пожалуй, все сложнее, чем она думала. И почему она решила, что он ей поверит? Что, увидев фотографии малышей, сразу узнает в них себя? Следовало бы знать его лучше.

Вокруг них звенели хрустальные бокалы и гудели разговоры. Все это сливалось в ровный шум. За окнами вдоль одной из стен ресторана темнела ночь над бескрайним морем. Только мерцающий свет разноцветных фонариков освещал палубу.

А рядом с ней сидел мужчина, занимавший все ее мечты, сочинивший для нее новую жизнь. Он сидел, ждал и наблюдал.

Она начала говорить, но появился официант с бутылкой шампанского в блестящем серебряном ведерке. Дженне пришлось ждать, пока Ник попробует и одобрит принесенный напиток. Официант сначала наполнил ее бокал, потом Ника. Когда официант исчез в толчее, Дженна, у которой вдруг пересохло в горле, сделала глоток шампанского.

– Итак? – громко произнес Ник. Ей показалось, слово громыхнуло у нее внутри. – Расскажи мне о двойняшках.

– Что ты хочешь знать?

– Все, – бросил он.

Дженна кивнула и вздохнула. Вообще-то, она любила поговорить о своих детях. Она даже способна была насмерть заговорить какого-нибудь незнакомого человека историями об их подвигах. Но сегодня совсем другое дело. Сегодня все серьезнее. Он – отец ее детей. Она должна заставить его это понять. Заставить поверить. Поэтому нужно тщательно подбирать слова.

Она начала с простого:

– Их зовут Джейкоб и Купер.

– Семейные имена? – он слегка нахмурился и отхлебнул из бокала.

– Имена дедов, – она произнесла это с легким оттенком настороженности, как будто хотела сказать, что имеет право называть сыновей так, как хочется ей.

– Ну и хорошо. Продолжай, – сказал он после секундной паузы.

Надувшиеся было паруса надежды Дженны опали.

Вокруг веселились и отдыхали, а над их столом висело тяжелое напряжение. Дженна говорила так тихо, что Ник даже наклонился к ней. От его близости дыхание с трудом вырывалось из ее груди.

– Джейкоб всегда жизнерадостный. Он улыбается с той минуты, как просыпается, и до той, когда я укладываю его спать, – и она тоже улыбнулась. – Купер совсем другой. Он… как бы сказать… более задумчивый. Он улыбается реже, словно очень дорожит своей улыбкой. Он все время наблюдает. Изучает. Хотелось бы мне знать, о чем он думает, потому что уже в четыре месяца он выглядит настоящим философом.

Ник не сводил с нее взгляда, и Дженна видела в его лице обоих своих сыновей. Они так похожи на него. Непонятно, как он может сомневаться в том, что это его дети.

– Где они сейчас?

– За ними присматривает Мэкси, моя сестра. Мальчики по ней с ума сходят. И она их любит до смерти. С ними все в порядке.

– Так вот откуда у тебя вдруг появилось время?

Она шумно выдохнула и откинулась на спинку дивана:

– Я впервые их покинула. И от этого мне почему-то… плохо. И я скучаю. Очень.

Он прищурился и сделал еще глоток вина. Глядя на нее поверх бокала, он сказал:

– Наверное, не легко быть матерью-одиночкой.

– Не легко, – согласилась она, вспомнив усталость, обычно копившуюся за день к тому времени, как наступала пора укладывать мальчиков в постель. Теперь ей казалось странным, что можно просыпаться позже восьми утра, она давно уже себе этого не позволяла. Или, скажем, в девять часов вечера сидеть в ресторане. Хотя когда-то такое случалось. Когда ей нужно было заботиться только о себе. Когда от нее не зависели два маленьких мальчика.

Господи, неужели в ее маленьком доме когда-то стояла тишина? И пустота? Как она могла жить без своих сынишек?

Он молчал, и она продолжала:

– Но зато у одинокой мамочки есть и дополнительные радости. Она одна видит первые улыбки детей. Одна видит, как они познают окружающий мир.

– Из твоих слов следует, что ты не очень-то хочешь, чтобы я участвовал в жизни двойняшек, – задумчиво сказал Ник. – Тебе действительно нужно только пособие на детей?

Дженна немного напряглась. Она даже не задумывалась над тем, захочет ли Ник втягиваться в заботы о детях. Вообще-то он не домашний тип. Он человек компанейский. Парень, с которым можно встречаться, но которого не стоит приводить в дом.

– Мы оба знаем, Ник, тебе совсем не хочется быть отцом.

– Правда? Откуда ты знаешь?

– Ну-у…

Она замолчала, а он склонил голову набок:

– Вот именно, ты знаешь меня не лучше, чем я тебя.

– Ошибаешься. Я знаю, ты из тех, кто не сидит на месте. Еще тогда, на той неделе, ты говорил мне, что не собираешься жениться и начать оседлую жизнь.

– А кто говорит о женитьбе?

Дженна затаила дыхание. Осторожнее! Минное поле!

– Забудь, – сказал он.

Появился еще один официант. На этот раз принесли обед, который Ник явно заказал заранее. Дженна удивленно смотрела на куриные грудки и феттучини, итальянскую домашнюю лапшу с грибным соусом. Потом вопросительно взглянула на Ника.

Он пожал плечами:

– Я помню, ты это любила.

Ну и что прикажете думать? Он притворяется, что она совсем его не интересует, и при этом больше года помнит, какая еда ей нравилась? Зачем помнить такие мелочи?