в мире частного банка, он сразу стал важен не только для американских компаний, но и для правительства Соединенных Штатов, у которого постоянно не хватало наличности, а кредиты нуждались в постоянных вливаниях со стороны банкиров. Август Бельмонт стал фигурой, как в качестве хозяина, так и в качестве гостя, на нью-йоркских вечеринках. Он говорил на итальянском, испанском, французском и всех трех языках с чудовищным акцентом, но никто в Нью-Йорке не замечал разницы. Было интересно слушать, как он произносит фразы на иностранных языках, и восхищаться его рукопожатной «континентальной манерой». (В нью-йоркском обществе все европейское считалось синонимом элегантности). Август Бельмонт ни в коем случае не мог считаться красавцем. Он был невысокого роста, довольно крепкого телосложения, с усами цвета железа на боку. Черты лица у него были круглые и германские, но глаза привлекали внимание — маленькие, но удивительно черные и яркие. Но это были ускользающие глаза, которые никогда не смотрели прямо на человека и, казалось, всегда были устремлены на какой-то предмет вдалеке[3].

При всем этом в нем было что-то такое, что вызывало у женщин нечистые мысли — трудноопределимая, но смутно возбуждающая пошлость. Встречаясь с женщиной, эти черные глаза упирались в изгиб под ее горлом и, казалось, оскверняли ее, кринолин за кринолином, от этой точки вниз. В то же время его циничная манера поведения, жесткий, горький язык и явное нежелание раскрывать свое прошлое делали его фигурой загадочной и притягательной. Ходили слухи, что он обладал неутолимым сексуальным аппетитом, был жестоким и требовательным любовником. Стали ходить слухи, что Ротшильды «не просто так» хотят выдворить Бельмонта из Европы. В какую страшную тайну Ротшильдов он был посвящен? Что-то должно было быть. Почему, если он был их «представителем», его новый банковский дом не назывался «Н.М. Ротшильд и сыновья», а не «Август Бельмонт и компания»? Начались беспочвенные слухи — и они ходят до сих пор — о том, что Бельмонт на самом деле незаконнорожденный сын Ротшильда.

Мужчинам он не очень нравился, как и дамам. Тем не менее, они понимали, что его стоит слушать, и он ездил везде и со всеми знакомился. Он заявил о себе как об эпикурейце и, пожалуй, первым в Нью-Йорке ввел в моду подачу хорошей еды. Его собственные приглашения на ужин в ресторан Delmonico's имели приоритет перед всеми остальными. На первых порах, правда, никто не знал, где он живет. (Некоторые говорили, что он спит в своем кабинете.) А мужчины, принимавшие его гостеприимство и евшие его блюда, стали потом говорить своим женам: «Ради Бога, не представляйте этого человека Бельмонта нашим дочерям!».

Но все было безрезультатно. Следующие пятьдесят лет нью-йоркское общество плясало под ту дудку, которую выбирал Август Бельмонт.

4. НА ДОРОГЕ

В Мауч-Чанке не было общества, которое могло бы отвлечь Джозефа Селигмана, даже если бы он мог позволить себе его удовольствия. Сегодня Мауч-Чанк — не такой уж большой город, а в 1837 г., когда приехал Джозеф, он был и того меньше[4]. Но Джозеф с радостью принял город и работу с Асой Пакером. Пакер, который был на десяток лет старше Джозефа, стал его наставником и защитником.

Привязанность янки Пэкера к Иосифу была вполне объяснима. Еврейские иммигранты в XVII-XVIII веках с особым дружелюбием относились к жителям Новой Англии. Пуританство Новой Англии с его буквальным толкованием Ветхого Завета было своего рода неоиудаизмом — иудаизмом, переложенным на англосаксонскую почву. Пуритане, прибывшие в Америку, отождествляли себя с израильтянами, ищущими Землю Обетованную, а короля Георга III приравнивали к фараону. Они называли новую землю Ханааном и часто ссылались на завет, который они заключили с Богом. В Новой Англии древнееврейский язык стал одним из основных предметов, изучаемых в колледжах и даже средних школах. Назвать своего соотечественника «хорошим евреем» означало сделать ему высший комплимент: это означало, что он набожен и трудолюбив; это не имело никакого отношения к его крови или религии. Родители из Новой Англии давали своим детям ветхозаветные имена — Моисей, Иисус Навин, Авраам и т.д. Протестантизм в Новой Англии считался порождением или продолжением иудаизма, и новоанглийские проповедники постоянно говорили о Сионе и Иерусалиме, о «Боге Израиля» и «Боге Иакова».

Пуритане также были убеждены, что второе пришествие и окончательный суд уже близко, и знали, что обращение евреев будет предшествовать этим катаклизмическим событиям. Традицией Новой Англии стало бережное отношение к людям, которые сыграют столь важную роль в спасении пуритан, и поощрение их обращения. Эта вера в то, что евреи достойны особого уважения и почета, должна была помочь им, когда они начали входить в финансовое сообщество Уолл-стрит, где главными фигурами были люди, чьи корни уходили в пуританскую Новую Англию.

В конце первого года обучения Пакер хотел повысить зарплату Джозефа до 500 долл. в год, но Джозеф, которому удалось накопить 200 долл. С неохотой Пакер отпустил его.

Во время своего пребывания в Мауч-Чанке Джозеф заметил, что мужчины и женщины с соседних ферм время от времени совершают трудоемкие поездки на повозках на рынок в город. Он также обратил внимание на то, что люди покупают. По его мнению, за удобство доставки товаров к дому фермерские семьи готовы были заплатить немного больше, чем в городе, расположенном в нескольких милях от них. На свои сбережения он купил несколько товаров — мелкие ювелирные изделия, часы, кольца, ножи — и, взяв с собой рюкзак, отправился пешком торговать своими товарами по сельской Пенсильвании. За полгода он отложил 500 долларов, которых хватило на проезд двум ближайшим братьям, Уильяму и Джеймсу, которые, вернувшись в Байерсдорф, жаждали присоединиться к нему.

Они были странными на вид — три брата Селигмана и такие же торговцы, как они: бородатые, лохматые, с запыленными от дороги лицами, в длинных плохо сидящих пальто и мешковатых штанах, в грязных ботинках, шаркающей походкой, сгорбившись под рюкзаками, — но для них не имело значения, как они выглядели. Они несли палки, чтобы отгонять собак, и им приходилось терпеть детей, которые выбегали за ними с криками: «Еврей! Шени! Христоубийца!» Мальчишки забрасывали их горстями гравия, палками и зелеными яблоками, прыгали на них, чтобы дернуть за бороду или сбить шапку. Они шли вперед, держа свои мечты в бутылках, движимые неистовой единственной целью — заработать деньги. Ночью они спали в открытом поле, под шубами, с вьюком в качестве комка подушки. В обмен на небольшую работу фермер мог позволить торговцу переночевать в своем амбаре. Настоящая кровать была роскошью,