спасал от совершенства маленький скол на левом переднем зубе, как загнутый уголок страницы.

– Нет, я здесь не живу.

– Мне показалось, за тобой гнались родственники.

– Да, нас хлебом не корми – маму, папу и меня: как завидим луг…

– Ну не знаю, всякое бывает…

– Это была глупая игра. Долго объяснять. – И, сменив тему: – Повтори-ка, чем ты тут занимался?

– Читал. На природе хорошо читается.

Она скептически покивала:

– Юный натуралист.

Я пожал плечами:

– Просто для разнообразия.

– И как тебе «Бойня номер пять»?

– Нормально. Только бойни маловато.

Хотя это лишь с большой натяжкой могло сойти за юмор, девушка рассмеялась.

– Я слышала про эту книгу, но сама не читала. Не люблю обобщений, но, как мне кажется, такие книги – больше для парней. Это так?

Я опять пожал плечами…

– То есть в сравнении с Ле Гуин или Этвуд.

…потому что, надумай она углубиться в литературные дебри, я бы, наверное, толкнул ее в кусты и убежал.

– Итак. О чем она?

Чарли, выйди к доске и ответь: что хотел сказать автор этим отрывком? Своими словами, пожалуйста.

– Ну, там человека, ветерана войны, похитили пришельцы и выставили на всеобщее обозрение в инопланетном зоопарке, но он постоянно вспоминает эпизоды войны, как был в плену…

Да, всякое бывает, но о чем эта книга? Продолжай, Чарли, прошу тебя.

– Ну там про войну, про бомбежку Дрездена, про фатальность… нет, не фатальность, а это… фатализм?.. имеет ли жизнь какую-либо ценность и что такое свобода воли – иллюзия… аллюзия… иллюзия… короче, жесть – война, смерть, но местами просто ржач.

– Так-так. Действительно, чуток смахивает на книгу для мальчишек.

Используй книжные слова.

– Сюрреалистическое произведение! Вот что это за книжка. И реально классная.

Неплохо, Чарли, садись.

– Так-так, – повторила она. – Ладно. При словах «инопланетный зоопарк» я обычно отключаюсь, но этот роман, возможно, прочту. А ты, кстати, читал…

– Нет, я кино смотрел. – (Она стрельнула на меня косым взглядом.) – Шутка. Я, вообще-то, не особо начитанный. Тот еще читатель.

– Что ж, – сказала она, – это не страшно. – А потом, словно усмотрев какую-то связь: – Ты в какой школе учишься?

Этот вопрос, хотя и не запрещенный законом, уже в зубах навяз, но я подумал, что лучше не увиливать.

– Окончил Мертон-Грейндж, – сказал я, не спуская с нее глаз и ожидая стандартной реакции – такой гримасы, с которой человек узнает, что его новый знакомый только-только отмотал срок.

Хотя ничего подобного я не заметил, меня кольнула досада.

– А ты небось в Четсборне учишься, точно?

Заправив длинную прядь за ухо, она рассмеялась:

– Как ты угадал?

Да очень просто: в школе Четсборн учились мажоры, выпендрежники, хиппари. В Четсборне не было школьной формы, ученики носили обычную одежду, то есть винтажные платья в цветочек и футболки с ироничными надписями, нанесенными дома, по трафарету, своими руками. В Четсборне процветали умники и зануды, потому что это одно и то же, все сплошь были префектами классов и кушали вегетарианский таджин из собственноручно вырезанных деревянных мисок, сидя на мебели, самостоятельно сколоченной из повторно использованной древесины. Агенты по недвижимости с гордостью отмечали, что тот или иной дом находится в микрорайоне этой школы, и только потом уточняли количество спален, а также уровни благосостояния, безопасности и прохлады, отмеченные у них на карте подобно зонам радиационного заражения. Кто летними вечерами ходил по улицам этого микрорайона, тот слышал звуки скрипки, виолончели и классической гитары, перекликающиеся на уровне восьмого класса музыкальной школы. Над всеми нашими первобытными инстинктами довлела – превыше верности спортивной команде, лейблу, политической партии – приверженность своей школе, и, как бы ни хаяли мы сие учебное заведение, эту связь, как татуировку, невозможно было вытравить ничем. Но при всем том мне уже не хватало тех кратких моментов, когда мы с этой незнакомкой еще не вошли каждый в свою роль: мальчик из Мертон-Грейндж и девочка из Четсборна.

Некоторое время мы шли молча.

– Не волнуйся, я не буду отнимать у тебя деньги на обед, – выговорил я, улыбаясь и одновременно хмурясь.

– Я что-то не то сказала?

– Да нет. – Я не смог скрыть обиду. И сделал второй заход. – Почему-то я тебя в городе не видел. – Можно подумать, у меня других дел не было, кроме как рыскать по улицам, высматривая девчонок.

– Потому что я живу… – Она неопределенно махнула рукой в направлении деревьев.

Мы продвинулись еще немного вперед.

– Раньше твоя школа дралась с нашей стенка на стенку, – сказала она.

– У границы районов, перед китайским кварталом. Я знаю. Сам ходил.

– Драться?

– Нет, просто поглазеть. Да и какие это драки? У всех с языка не сходили финки: мол, враги придут с финками, но у парней ничего с собой не было острее угольников. Скорее всего, ребята просто обливались водой и бросались чипсами.

– Водой обливаться – не с ножами баловаться.

– Но победа всегда была на стороне Мертон-Грейндж.

– Ну-ну, – сказала она, – Хотя, по большому счету, разве одна сторона может победить другую?

– Война – это ад.

– Драки между районами – сразу вспоминаются «Акулы» и «Ракеты», правда? Терпеть не могу такие разборки. Слава богу, с ними покончено, ничуть об этом не жалею. И вообще, если посмотреть на нас с тобой со стороны: никакого напряга…

– Просто болтаем…

– Нормально общаемся, без помех…

– Очень трогательно.

– Ты на какие оценки рассчитываешь за экзамены?

К счастью, мы уже дошли до территории, примыкавшей к дому: ржавая металлическая калитка вела на плешивый газон, за которым маячил здоровенный, обшитый деревом особняк, достаточно внушительный, чтобы завладеть нашим вниманием.

– Мне сюда можно?

– В угодья госпожи? Почто ж нельзя, малой?

Я придержал для нее калитку и помедлил.

– Без тебя мне к входу не подняться, – сказала она. – Ты – моя поддержка и опора, в буквальном смысле.

Мы поковыляли дальше, вдоль канавы с низкой оградкой – такие в начале восемнадцатого века получили название «хаха», что сделалось источником плоских шуток и ответом на них же. Вблизи стало видно, что живописные посадки неухоженны и выжжены солнцем: иссохшие розарии, круг ломкого декоративного кустарника с