class="p1">2 июня. Много говорят в городе об Медеме316, назначенном министром в Лондон. Это дипломатические суспиции317, как говорят городничихи. Англия не посылала нам посланника; мы отзываем Ливена318. Блай319 недоволен. Он говорит: – Mais Medème c'est un tout jeune homme, c'est à dire un blanc-bec.[35]> Государь не хотел принять Каннинга320 (Strangford), потому что, будучи великим князем, имел с ним какую-то неприятность. 26 мая был я на пароходе и провожал Мещерских321, отправляющихся в Италию.

На другой день представлялся великой княгине. Нас было человек 8, между прочим Красовский323 (славный цензор). Великая княгиня322 спросила его: – Cela doit bien vous ennuyer d'être obligé de lire tout ce qui paraît. – Oui, V. A. I., отвечал он, la littérature actuelle est si détestable que c'est un supplice.[36] Великая княгиня скорей от него отошла. Говорила со мной о Пугачеве.

Вчера вечер у Катерины Андреевны324. Она едет в Тайцы325, принадлежавшие некогда Ганибалу, моему прадеду. У ней был Вяземский, Жуковский и Полетика. – Я очень люблю Полетику. Говорили много о Павле I-м, романтическом нашем императоре.

3-го июня обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов326 и Киселев327. Много говорили об его правлении в Валахии. Он, может, самый замечательный из наших государственных людей, не исключая Ермолова328, великого шарлатана.

Цари уехали в Петергоф.

Вечер у Смирновых329; играл, выиграл 1200 р.

Генерал Болховской330 хотел писать свои записки (и даже начал их; некогда, в бытность мою в Кишиневе, он их мне читал). Киселев сказал ему: «Помилуй! да о чем ты будешь писать? что ты видел?» – Что я видел? – возразил Болховской. – Да я видел такие вещи, о которых никто и понятия не имеет. Начиная с того, что я видел голую. государыни (Екатерины II-ой, в день ее смерти).

Гр. Фикельмон очень болен. Семья его в большом огорчении. Elisa331 им и живет.

19 числа послал 1000 Нащокину332. Слава богу! слухи о смерти его сына ложны.

Тому недели две получено здесь известие о смерти кн. Кочубея. Оно произвело сильное действие; государь был неутешен. Новые министры повесили голову. Казалось, смерть такого ничтожного человека не должна была сделать никакого переворота в течении дел. Но такова бедность России в государственных людях, что и Кочубея некем заменить! Вот суждение о нем: – C'était un esprit éminemment conciliant; nul n'excellait comme lui à trancher une question difficile, à amener les opinions à s'entendre, etc…[37] Без него Совет иногда превращался только что не в драку, так что принуждены были посылать за ним больным, чтоб его присутствием усмирить волнение. Дело в том, что он был человек хорошо воспитанный, – и это у нас редко, и за то спасибо. О Кочубее сказано:

Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей333.

Что в жизни доброго он сделал для людей,

Не знаю, черт меня убей.

Согласен; но эпиграмму припишут мне, и правительство опять на меня надуется.

Здесь прусский кронпринц с его женою334. Ее возили по Петергофской дороге, и у ней глаза разболелись.

22 июля. Прошедший месяц был бурен335. Чуть было не поссорился я со двором, – но всё перемололось. Однако это мне не пройдет.

Маршал Мезон336 упал на маневрах с лошади и чуть не был раздавлен Образцовым полком. Арнт337 объявил, что он вне опасности. Под Остерлицом338 он искрошил кавалергардов. Долг платежом красен.

Последний частный дом в Кремле принадлежал кн. Трубецкому. Екатерина купила его и поместила в нем сенат.339

9 авг. Трощинский340 в конце царствования Павла был в опале. Исключенный из службы, просился он в деревню. Государь, ему назло, не велел ему выезжать из города. Трощинский остался в Петербурге, никуда не являясь, сидя дома, вставая рано, ложась рано. Однажды, в 2 часа ночи, является к его воротам фельдъегерь. Ворота заперты. Весь дом спит. Он стучится, никто нейдет. Фельдъегерь в протаявшем снегу отыскал камень и пустил его в окошко. В доме проснулись, пошли отворять ворота – и поспешно прибежали к спящему Трощинскому, объявляя ему, что государь его требует и что фельдъегерь за ним приехал. Трощинский встает, одевается, садится в сани и едет. Фельдъегерь привозит его прямо к Зимнему дворцу. Трощинский не может понять, что с ним делается. Наконец видит он, что ведут его на половину великого князя Александра. Тут только догадался он о перемене, происшедшей в государстве. У дверей кабинета встретил его Панин, обнял и поздравил с новым императором. Трощинский нашел государя в мундире, облокотившимся на стол и всего в слезах. Александр кинулся к нему на шею и сказал: «Будь моим руководителем». Тут был тотчас же написан манифест и подписан государем, не имевшим силы ничем заняться.

28 ноября. Я ничего не записывал в течение трех месяцев. Я был в отсутствии341 – выехал из Петербурга за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами, – своими товарищами, – был в Москве несколько часов – видел А. Раевского342, которого нашел поглупевшим от ревматизмов в голове. Может быть, это пройдет. Отправился потом в Калугу на перекладных, без человека. В Тарутине343 пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. – «Какие мы разбойники? – говорили мне они. – Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь». Графа Румянцева вообще не хвалят за его памятник и уверяют, что церковь была бы приличнее. Я довольно с этим согласен. Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и с длинной надписью, которую безграмотный мужик наш долго еще не разберет. В Заводе344 прожил я 2 недели, потом привез Наталью Николаевну в Москву, а сам съездил в нижегородскую деревню, где управители345 меня морочили, а я перед ними шарлатанил и, кажется, неудачно. Воротился к 15 октября в Петербург, где и проживаю. «Пугачев346» мой отпечатан. Я ждал всё возвращения царя из Пруссии347. Вечор он приехал. Великий князь Михаил