Так мы и поступили и вернулись к той нормальной жизни, которая вообще была возможна в доме Уиллоуби в то время.

Прошло несколько недель, пока я снова немного оправилась после почти целого месяца непрерывного озноба и головных болей. Я спала в маминой кровати. Долгими темными ночными часами я ворочалась и вертелась, уставившись в темноту, в то время как мама храпела, лежа рядом со мной, приняв очередную дозу. Теперь я была этому свидетельницей. Настойка, которую я так ненавидела и которую мама так любила, замещала ей покой, очищала ее сознание от навязчивых и болтливых духов. Говорила ли она правду или таким образом пыталась скрыть свою зависимость, но я начинала понимать, как мало на самом деле знала свою собственную мать.

Что же касается меня, то я была абсолютно уверена, что не хочу принимать участия в ее сомнительной деятельности. По крайней мере, одна моя надежда оправдалась — мистер Тилсбери действительно уехал.

* * *

И теперь, отведя взгляд от большого потемневшего зеркала, слишком напоминавшего мне о моей болезни, я оставила маму, занятую какими-то своими делами, и вышла на улицу. Я оглядывалась по сторонам и с интересом наблюдала за суетливой городской жизнью.

Улица Пискод тянулась вверх к замку, облепленная со всех сторон нарядными магазинами и витринами. Покупатели болтали, толпясь в дверных проемах, прижимая пакеты к своей груди и ежась от зимнего холода, или мчались по своим делам или, укутанные в большие зимние платки, шляпы и шали, дышали в ладоши, чтобы согреться, выдыхая изо рта жемчужно-белый пар. Босоногий ребенок, одетый в лохмотья и синий от холода, просил милостыню. Фермер в рубахе и соломенной шляпе с плоскими полями управлял ослом, запряженным в телегу, полную гремящих причудливых бидонов странной формы.

Маленький мальчик с трудом, напрягаясь и пыхтя, пытался сдвинуть с места большую тачку, перегруженную до краев овощами: ноша была слишком неподъемна и тяжела для его худеньких рук. Мясник в длинном запачканном кровью переднике, но чистом котелке мыл фасад своего магазина, убирая кипяток, выплеснутый из дымящегося старого ведра. Голоса уличных продавцов раздавались поверх шума и звуков уличного движения, напоминая хриплую людскую симфонию, состоящую из таких густых, дисгармоничных звуков, что они застревали в сладко-душистом и пряном паре, исходившем из хлебопекарни. И все время колеса телег и экипажей грохотали по булыжникам, а через весь город проносился регулярный, ритмичный стук копыт лошадей.

— Ты не видишь эту девчонку? — вдруг за моей спиной раздался мамин голос, я от неожиданности подпрыгнула. — Ей требуется столько времени, чтобы просто сходить и купить несколько унций чая. Я хочу дождаться, когда она вернется, и выбрать для нее ткань для платья. Надеюсь, что это ее обрадует.

— Нет, я ее не вижу. — Встав на цыпочки, я глядела через окно, пытаясь не задеть сложно расставленные замотанные в ткани манекены, почти невидимые под горами аксессуаров — пляжных зонтиков и шляп, шнурков, перчаток, кнопок и лент — с бесчисленными маленькими белыми ценниками, прикрепленными к ним черной хлопковой нитью. Я представила, как мистер Дэвис терпеливо привязывает каждый из них отдельно.

— Хорошо, забудь о Нэнси. Что ты думаешь об этой клетчатой ткани для дневного платья и об этом черном бархате для вечера?

— Разве я хожу куда-нибудь по вечерам? Нет никакой надобности, — резко ответила я, лишь мельком взглянув на выбранные образцы.

— Чепуха! Ты, должно быть, удивишься, когда увидишь, сколько приглашений ты получишь в скором времени. Сейчас ты в том возрасте, когда должна всегда хорошо выглядеть. Но, — сердясь на то, что я так безразлична, мама раздраженно продолжила: — Если тебе это на самом деле неинтересно, я сама выберу для тебя… может, тогда ты поищешь Нэнси… эта девчонка иногда такая медлительная!

Я хотела под любым предлогом выйти на улицу. Мне было очень жарко, и я сильно утомилась от того, что меня так долго измеряли, щупали и заворачивали в ткани. Я почувствовала тошноту.

Я встала у входа и, ощущая головокружение, прижалась лбом к холодному оконному стеклу, судорожно глотая ледяной воздух в надежде, что мне полегчает. Затем, глядя сквозь легкую завесу падающих снежинок, я почти сразу увидела ярко-рыжие волосы Нэнси. Она находилась на тротуаре через несколько магазинов и беседовала с молодым мужчиной. Они оба стояли ко мне спиной. Нэнси смеялась, постоянно касаясь его руки, и я сильно смутилась от того, что, хотя нас все еще разделяло несколько шагов, вмешалась и прервала их, позвав ее по имени, и от того, что увидела, как резко она обернулась — явно не обрадовавшись моему появлению. Ее глаза были такие же ледяные и жесткие, как воздух вокруг нас… в них читалось негодование, я почувствовала себя так, словно это я была служанка, а она — леди.

Ее друг тоже повернулся, и я увидела очень приветливое и совсем не испуганное выражение на его лице. Глядя в мою сторону, он широко улыбался. Оцепенев, я стояла и разглядывала снег на его шляпе и жакете. Я вдруг поняла, что знаю его. Это был тот незнакомец, которого я видела из своего окна, хотя понимала, что это невозможно. Этот человек был дорого одет и выглядел элегантно, его темные и вьющиеся волосы были аккуратно убраны под шелковый цилиндр. И хотя по отдельности черты его лица не казались идеальными — волосы были слишком волнистые, прямой нос — немного великоват, губы на чисто выбритом лице казались пухлыми и соблазнительными, а в уголках теплых карих глазах, которые хотя и светились дружелюбием, я сразу заметила глубокие морщинки, столь необычные для такого молодого человека. Но когда наконец все это сложилось в единый образ, его лицо сделалось на самом деле очень приятным.

Между нами повисла мучительная пауза, и я сконфузилась от того, что испортила их беседу, и мечтала провалиться сквозь землю. Но прежде чем это желание успело осуществиться, молодой человек подал признаки жизни, и я почувствовала, что краснею, услышав тот же самый чистый и мелодичный голос человека, которого кухарка выгнала через заднюю дверь.

— Могу ли я представиться… так как моя сестра, вероятно, совсем забыла о своих манерах. Я Чарльз Эллисон — брат-близнец Нэнси.

— Чарли, — коротко произнесла Нэнси, — это мисс Алиса Уиллоуби, дочь моей хозяйки.

Он протянул руку, чтобы поздороваться, и вежливо сказал:

— Как приятно познакомиться с вами, мисс Уиллоуби. Нэнси говорит, будто очень довольна, что устроилась работать на Кларэмонт-роуд.

— О! — коснувшись его теплых пальцев, я с трудом сдержала удивление, вспомнив о постоянных жалобах и стонах служанки. — Хорошо. Рада слышать это… — Хотя, по правде, я больше обрадовалась тому, что он оказался братом Нэнси, а не ее поклонником! В моей голове зияла пустота, и мне было совсем не до любезностей. Я просто сказала, что мама просила Нэнси прямо сейчас вернуться к продавцу, слишком поздно прикусив свой язык, потому что теперь мы вместе направились обратно, покинув ее очаровательного брата, хотя он успел снять перед нами шляпу в знак прощания и — я абсолютно в этом уверена — подмигнуть мне. Я утратила дар речи, пока мы шли к магазину, и, лишь войдя в помещение, снова смогла заговорить: