Всё закончилось в один день. И мечты Дарьи Павловны о хорошей жизни для внучки — в том числе. 

— Мне больно! — девочка дёрнулась вперёд, вырвалась и отступила на шаг назад. — Не надо, пожалуйста. Я не хочу! 

— Раньше надо было думать, у тебя был шанс отказаться. Сама виновата. А сейчас не смей со мной спорить, Таня, — мужчина наступал, а его взгляд темнел. — Повернись обратно. Иначе будет и вправду больно. 

Она упёрлась в кухонный гарнитур, вжалась в него, приподнимая подбородок. Учитель высился над ней скалой — огромной и страшной, ненавистной. Руки сами начали шарить по столешнице в поисках, чем бы защититься, и нашли.

Его ухмылка, потом крик, попытка отбиться… но зашкаливающий адреналин был на стороне слабой Таши. 

— Где тебя носит?! Ночь на дворе! — взволновано затараторила взявшая трубку бабушка. — Живо домой! Уроки не...

— Мам? — голос девочки дрогнул, она утёрла слёзы, оставив на щеке красный след. — Забери меня, пожалуйста.

— Что случилось? — тут же насторожилась женщина. — Где ты? 

— Я человека убила, — всхлипнула Таша и глухо разрыдалась. Она сидела рядом с мёртвым учителем как была — в одной рубашке на голое тело, потому что ему не нравилось видеть её совсем обнажённой после ожога. Руки всегда должны были быть скрыты, мужчина считал их отвратительными. 

Имени она его тоже не запомнила. А на уроках он её почти никогда не спрашивал.    

— Танечка! 

Запах какой-то теплоты, приглушённой временем, окутывал и успокаивал. Таша открыла дверь, пустила бабушку в квартиру и тут же рухнула на пол, складываясь пополам. Дыхание спёрло, а долго сдерживаемая истерика вырвалась наружу. Женщина присела рядом, накрыла её собой, прошептала:

— Ничего, всё хорошо. Никто не узнает, слышишь? Никто, всё, всё, успокойся. 

На полу в коридоре сидели две плачущие Сернины, а посреди студии остывало тело мужчины, до конца уверенного в том, что он прав. 

— Это я, слышите?! — кричала Дарья Павловна, упорно пытаясь прорваться к сжавшейся от ужаса девочке. — Я его, слышите! Ножом! Я! Ребёнка пустите, сволочи! Пустите! Таня! 

Бабушка протягивала к ней руки, но двое полицейских надёжно держали пожилую женщину. 

— У него в глазницу был встроен имплант, — сухо ответил мужчина в форме, прячущийся за маской. — У нас есть записи. — И кивнул сослуживцам. — Увести. 

Таше никогда в жизни не было так страшно — пока её тащили вниз по ступенькам с пятого этажа, пока усаживали на заднее сидение служебной машины и везли в отделение. Она даже не плакала. Её била крупная дрожь, девочка одёргивала рукава толстовки и проклинала себя за то, что пренебрегала советами бабушки и ходила в школу в шортах. Сама виновата во всём этом кошмаре. Худоба ног ведь могла нравиться не только ей. Так оно и вышло. Таша не пыталась искать себе оправдания, не смотрела по сторонам и даже прощалась с жизнью. За убийство назначалась смертная казнь.

«Но ведь, — одна мысль, еле различимая, за паникой и страхом билась в уголке сознания. — У меня же не было выбора...»

Жертва изнасилования виновата в этом сама — это было написано в законе, пусть и другими словами. У Таши был шанс рассказать об этом, прекратить события последних двух лет в любой момент, но она этого не сделала. А значит — хотела сама.  Но ведь ей было противно даже смотреть на него в школе! Ни о каком желании речи и не шло, только страх.

… — Признать Сернину Татьяну Игоревну виновной в совершении убийства, — зачитывал приговор мужчина в маске и форме прокурора, — По статье 457 часть вторая пункт пятый Уголовного Кодекса Единого Государства. Суд учел смягчающие обстоятельства. 

Ташка стояла посреди зала за трибуной перед микрофоном. Наручники больно, но привычно натирали запястья. 

— Приговорить Татьяну Игоревну к условному заключению сроком на пять лет. 

Где-то внутри что-то разбилось. Не знала на что, но она до последнего надеялась. 

— Дополнительные меры, — прокурор смахнул страницу на планшете. — Татьяна Игоревна обязуется пройти процедуру стерилизации в ближайший месяц. Также ей запрещается заключение брака, работа на должностях, связанных со взаимодействием с людьми. Татьяна Игоревна обязуется лечь на обследование в психиатрическую больницу сроком не менее чем на два месяца. 

Таша закрыла глаза. По шее пробежала судорога. 

— Татьяна Игоревна получит среднее образование в домашних условиях и явится в учебное учреждение №76 только для сдачи экзаменов. Татьяна Игоревна, вам понятен предмет приговора?

— Понятен, — бесцветным голосом отозвалась девочка. 

— У вас есть возражения? Вы хотите оспорить вынесенный судом вердикт? 

— Нет. 

«Сама виновата».

Психушка особым желанием встречать её не горела. Ташка считала психами своих одноклассников, а увидеть настоящих оказалась не готова. Обследование затянулось на четыре месяца. Ей сменили несколько диагнозов, чтобы наконец заключить — нестабильная психика с уклоном в агрессию. На деле это звучало куда заумнее, но точного названия Таша не помнила. Провалы в памяти стали такими же привычными спутниками, как и ужас, добавилось разве что отчаяние. Лёжа вечерами на неудобной кушетке, подтянув под себя колени, она думала о том, что свой шестнадцатый день рождения встретит за решёткой, среди бежевых стен и редких воплей других пациентов. 

Она не запоминала их имён, только знала одну женщину — старую Гретт, как та себя называла. Гретт ходила в вязаной шапочке и бредила, что все другие пациенты, что врачи — её дети. К Таше так же относилась, как к потерянной дочери, и позволяла бессовестно плакать у себя на груди, стиснув зубы до боли в челюсти. Жалела её, приговаривала постоянно: «Ты всё правильно сделала», — а девочка так и не смогла в это поверить даже на секунду.

Потом Таша вернулась домой. Тенью слонялась от комнаты до туалета и кухни, возвращалась обратно и утыкалась в бумагу. Рисовала, целыми днями шарилась в интернете. Даже завела парочку друзей по сети, но в итоге общение сошло на нет, толком не начавшись. Каким-то чудом умудрялась иногда продавать свои арты, а вырученные деньги тратила на краски. Потом смогла наскрести на графический планшет — дело пошло в гору. Таша забылась в творчестве, редко выходила из дома, а в перерывах между работами без особого энтузиазма грызла гранит науки. Дарья Павловна за всё это время постарела будто лет на десять, похудела и часто плакала. Таша её понимала и себя откровенно стыдилась.

Однажды она едва ли не впервые спустилась в метро. Пропустила уже один поезд, глядела на рельсы и не понимала, как и зачем ей жить дальше. Мысль о самоубийстве поселилась в ней ещё давно, даже до смерти учителя, а теперь укоренялась всё больше. 

Из туннеля повеяло прохладой, сквозняком. Таша сглотнула, сжав лямку рюкзака, и потопталась на месте. Всё же так просто. Один шаг, потом сильный удар и пустота. Её больше не будет, этих чувств и этой боли тоже — никогда. И лицо учителя она наконец-то забудет — оно никак не шло из головы с этой грубой щетиной и морщинкой между бровей, когда мужчина хмурился.