В общем, я удивил профессора, и она определила меня в кожное отделение. Мне дали тему для диссертации, и я начал работать. Меня тогда распирало от счастья и любопытства. Мне хотелось все знать. Я приставал к ней, и ко всем кафедральным сотрудникам. Сидел буквально у них на голове на всех их приемах. Хотя мог бы этого и не делать. У интерна жизнь относительно вольготная, никто никого ни к чему не принуждает. Вот что ты хочешь узнать, то ты и узнаешь, если будешь сам проявлять инициативу. Это уже не институт, на лекции заставлять ходить не будут. Хочешь — занимайся, не хочешь — не надо. В два часа дня всех интернов, как ветром сдувало. Я же всегда до позднего вечера сидел в диспансере. Самое интересное, зачастую, бывало именно тогда. Либо частные пациенты, а с ними и разговор другой. Либо случай какой неординарный свалится. Я впитывал, как губка, все, что видел и слышал вокруг. У меня были отличные учителя, которым я бесконечно благодарен.

Очень мне хотелось посмотреть и научиться, как удаляют кондиломы[2]. Я приставал к старшим товарищам — покажите! Они отмахивались: «Да что там удалять? Прижигаешь ферезолом, они потом сами отваливаются». Но это в теории, а как делать-то? Это лишь на первый взгляд кажется все просто. В медицине во всем так: сначала изучаешь теорию, потом смотришь на чужую практику, потом под руководством наставника помогаешь что-то делать, потом под надзором наставника что-то делаешь сам, и лишь набив руку, уже начинаешь делать самостоятельно. Вы думали, что иначе? А, нет, путь долгий и тернистый. Ферезол. Препарат жгучий и, если не закрыть кожу или слизистую вокруг болячки, то можно получить серьезный такой ожог. Так что в теории я знал, как это делать, а на практике не видел и ни разу не пробовал. В общем, я так достал врачей своей просьбой, что они пригласили меня на очередной прием пациента с кондиломами. И вот в кабинете сидят два доктора — Юрий Рудюк и Алексей Неволев, а перед ними стоит пациент со спущенными штанами и трусами. И я с волнением заглядываю через их плечо, учусь. Медленно, очень важно, хорошо поставленным голосом они мне говорят: «Смотри, чтобы здоровую слизистую не обжечь, нужно ее закрыть. Чем? Правильно! Берем цинковую пасту и кожу вокруг кондиломы обмазываем цинковой пастой». Алексей берет лопаточку и белой мазью аккуратно намазывает вокруг кондиломы. Делает он это медленно и очень важно. «Понятно?», — спрашивает. «Понятно», — отвечаю. «Но это еще не все! После цинковой пасты мы должны нанести фукарцин. Коллега, передайте баночку, пожалуйста». А фукарцин — это жидкость красного цвета. И вокруг белой полосочки они намазывают красную. Смотрят, одобрительно кивают. «Но и это еще не все. Теперь мы берем метиленовую синь. Без нее здесь никак!» Юрий смотрит на Алексея, одобрительно кивает, мол, правильно, верной дорогой идем, товарищ. Они берут эту синь и также молча, не сопровождая это никакими комментариями, красят следующий круг вокруг предыдущих, но уже метиленовой синью. Мне интересно, лезу башкой в самое-самое, чтобы хорошо все рассмотреть. Я чуть ли не своей головой в трусах пациента, чтоб не пропустить ни малейшего движения или детали. Они посмотрели, получилось — белый круг, красный, синий. «В принципе нормально. Но лучше всего и зеленки добавить. Для надежности!», — сказал один другому и они, с не меньшим энтузиазмом, чем до этого, намазали зеленый круг. Посмотрели одобрительно, кивнули. Получилась такая красивая мишень. Юрий берет ферезол, открывает. Вонь стоит неимоверная. Капает на кондилому. И тут оба начинают не просто громко смеяться, а буквально ржать. Пациент в недоумении, я своим лицом чуть не вплотную к его члену — надо ж видеть каждый миллиметр содеянного… Вот такое шоу они мне устроили из обычной, простой процедуры. А пациент ничего не понял…

Врачи — безусловно, циники. Но это не значит, что они не любят или не уважают пациентов. Просто они умеют разделятьреальные проблемы (и относятся к ним серьезно) и проблемы-недоумения, излечивая которые, остается только разводить руками: как вообще такое могло произойти?!

Кстати, о том, как и где учат молодых специалистов. Если в Донецке старшие товарищи по профессии с удовольствием (пусть, порой, и подшучивая) помогали, подсказывали, то в Москве каждый сам за себя. Синдром большого мегаполиса. Или жизнь изменилась. Появилась конкуренция. Знания и умения стали сакральным товаром, недоступным просто так.

Ох, как же я не хотел в нее переезжать! Ну, представьте. После института, молодой специалист. Работа есть, квартира, машина, друзья. Начал постепенно обрастать пациентами, связями. Зачем все это бросать? Но мои родители, отработавшие почти двадцать лет в Якутии, вышли на пенсию и обосновались в Москве. И начались долгие разговоры: «Мы стареем, живем в России, в Украину нет смысла переезжать — пенсию потеряем. Не оставляй нас, сынок! Приезжай!» В течение двух лет шли у нас эти душещипательные беседы. И я сдался.

Приехал в Москву, жил с родителями. У меня тогда еще и гражданства не было. На работу никто не брал. Что делать? Как тут жить? Все здесь оказалось не так, как у нас. Ты никому не нужен. Тебе никто не поможет и ничего не подскажет. Совершенно неожиданно для меня, после защиты кандидатской в Центральном научно-исследовательском кожно-венерологическом институте (ЦНИКВИ) меня пригласила к себе на работу на кафедру Ксения Николаевна Суворова. Об этом можно было только мечтать, ведь Ксению Николаевну знали абсолютно все дерматологи Советского Союза. И вот я — ассистент на ее кафедре. Зарплата, конечно, была копеечная, ее хватало только на дорогу на работу и обратно. Но зато я приобретал бесценный опыт.

Я когда приехал с Украины, еще долго «гекал» и «шокал». И однажды коллега на кафедре мне сказал: «Ты и умный, и красивый, и многое знаешь и умеешь. Но ты так разговариваешь, что тебя Москва не примет». Я задумался, а потом очень долго над собой работал. Записывал свою речь на магнитофон и слушал. Конечно, со стороны свой голос слушать очень не привычно. Был в шоке от своего говора. Три года я работал над дикцией и речью. Но и это не помогло сразу, долгое время не было нормальной работы, не было друзей, близких. Я не понимал, что я вообще здесь делаю?! Я ощущал вокруг себя враждебно настроенный мир, который меня выталкивает. Не понимал этого бешеного ритма, этих суровых взаимоотношений в профессиональном сообществе. Тебе никто не стремится помогать. Утопить — да! Поэтому по выходным я часто ездил в Донецк, чтобы хоть с кем-то поговорить по душам.

В общем, очень долго у меня не складывалась жизнь в Москве. И я уже подумывал о том, чтобы вернуться в Донецк. Надеялся уговорить родителей. И вот, совершенно случайно познакомился с доктором Галиной Павловной Решетняк, которая так же, как и я, закончила Донецкий медицинский институт. Мы познакомились случайно, я консультировал какой-то сложный случай в Тушинской больнице, эти пациенты с ней тесно общались. «Донецкий мед?» — только и спросила она после — «Обязательно пусть приходит к нам». Именно она и привела меня на работу в клинику ОАО «Медицина», где я проработал потом 12 лет. Пришел я туда работать обычным врачом, а ушел — главным. Но об этом чуть позже…