— Боже упаси, — пожал плечами Пауль Францевич. — Я и не утверждаю, что мы тут имеем дело с сохранившимися старыми клеймами. Это лишь одно из предположений, и не более того… Ну, что… Тот, кто так мастерски подделывает стиль старых мастеров, сумеет столь же безупречно подделать и старые клейма. Главное, в который раз повторяю — отсутствие следов долгого повседневного употребления, которые на подлинной вещи просто обязаны быть. Отсутствие следов долгого хранения. Эти вещи сделаны вчера. Я еще раз посоветовал бы обратить самое пристальное внимание на…

Он досадливо замолчал. Дверь распахнулась, и в кабинет бесцеремонно вторгся быстрый, размашистый в движениях, прекрасно одетый человек с тростью в одной руке и перчатками в другой.

— Пауль Францевич, дорогуша! — воскликнул он развязно. — Мне там сказали в приемной, что у вас сидят какие-то купцы, но дело у меня, ей-же-ей, неотложное… Господа купцы не в претензии будут обождать пару минут?

Он даже не обернулся в сторону Рокотова с Савельевым, просто слегка повернул голову в их сторону. И продолжал с той наивной, прямо-таки детской наглостью, перед которой воспитанные люди сплошь и рядом тушуются:

— Неотложное дело, право! Не посетуйте…

— Разумеется, мы подождем, — кивнул Савельев. — Купеческое дело — неторопливое…

Перед ним, вне всякого сомнения, предстал собственной персоной господин Кирюшин, нечистый на руку игрок и прохвост. Узнать нетрудно, та же круглая физиономия, еще более чванливая, глупо-напыщенная, нежели на снимке, те же усики, закрученные дурацкими колечками. Не стоило и протестовать против столь бесцеремонного вторжения. Гораздо интереснее — да и полезнее будет — понаблюдать Кирюшина, так сказать, в естественной обстановке. Особенно если учесть, что он мог заявиться по одному из тех самых дел, что их интересуют.

Рокотов промолчал, движимый, скорее всего, теми же самыми мыслями. Даже не подумав снять полуцилиндр, Кирюшин уселся на свободное кресло, запустил руку в карман, не переставая болтать:

— Вот тут мне, дражайший Пауль Францевич, подвернулась одна штукенция… Любопытная такая петрушенция… Не разобяжете ли объяснить, что оно такое?

Он, наконец, извлек из кармана скомканный носовой платок, принялся осторожно его разворачивать. Подставил ладонь, и на нее вскоре упало нечто напоминающее камешек. Ухватив его двумя пальцами, Кирюшин положил на зеленое сукно стола перед ювелиром:

— Вот, извольте, вы же у нас знаток на такие штуки…

С хладнокровнейшим видом Пауль Францевич аккуратно ухватил камешек пинцетом, а правой рукой поднес к лицу ту самую огромную лупу, за которой его глаз стал карикатурно огромным. Неторопливо принялся осматривать принесенное, медленно поворачивая камешек перед лупой, склонив голову к плечу.

Савельев украдкой присмотрелся, благо Кирюшин оказался спиной к нему. То, что было зажато в никелированных лапках пинцета, более всего походило на серый ноздреватый камешек, из которого торчал мутно-розовый осколок стекла величиной с крупную горошину, но не круглый, а скорее уж кубический.

В кабинете воцарилось совершеннейшее молчание. Вся меланхолия ювелира куда-то улетучилась, его лицо стало хищно-внимательным, столь значительным и напряженным, что даже Кирюшин не порывался болтать, сидел смирнехонько.

Длилось это долго.

В конце концов, ювелир опустил камешек на стол, осторожно выпустил его из пинцета, отложил и его, и лупу. Сказал бесстрастно:

— Ну что же, господин Кирюшин… Если вас такое известие обрадует, то могу обрадовать… Прекрасный необработанный алмаз. Без всяких внутренних изъянов, чистой воды…

— Настоящий? — радостно воскликнул Кирюшин.

— Самый настоящий, — подтвердил ювелир.

— И точно, обрадовали вы меня, Пауль Францевич! Значит, настоящий… А беретесь вы его обработать или как там это у вас?

— Огранить.

— Ну, вот именно… В общем, чтобы это был настоящий бриллиант, как у вас в витрине…

— Не вижу никаких сложностей, — пожал плечами ювелир. — Будничная процедура, хотя не такая уж быстрая…

— Ничего, я подожду, — Кирюшин вскочил. — Вы уж там не торопитесь, делайте, как положено, чтобы получился самый настоящий брильянт, чистой, как вы выражаетесь, воды…

— Подождите. Может быть, мне следует написать вам квитанцию?

— Да будет! — отмахнулся Кирюшин. — Приличные люди друг другу верят на слово, не первый день дела ведем… Вы, главное, тщательнее постарайтесь, чтобы без изъяна… Я, кстати, завтра еще забегу, есть вещички… Мое почтение, господа! — дернул он подбородком в сторону Рокотова с Савельевым, снова не удостоив их и взглядом.

Дверь за ним шумно захлопнулась. Не теряя времени, Савельев протянул руку:

— Вы позволите? Или нужно пинцетом?

— Да берите пальцами, — пожал плечами Пауль Францевич. — Только постарайтесь не уронить, камень дорогой…

На взгляд Савельева, это был именно что кубический кусочек мутно-розового стекла, напоминавший осколок битой бутылки — и не более того. Этот камень, из которого стеклышко торчало, наполовину в него впаянное… Савельев осторожно поскреб серую шершавую поверхность ногтем большого пальца. Появилась серая крошка. Безусловно, это какой-то камень, но не обладающий твердостью гранита…

— И это действительно алмаз? — спросил он не без удивления, передавая камешек Рокотову.

— И прекрасный, смею вас заверить, — сказал Пауль Францевич. — Именно так и выглядят не ограненные алмазы. Нетронутое человеческой рукой произведение природы. После огранки вы его и не узнаете.

— Алмазы, насколько я видел, прозрачные, а этот розовый какой-то…

— Равномерно окрашенный, — поправил Пауль Францевич менторским тоном. — Большей частью алмазы действительно бесцветны, как чистая вода. Иногда попадаются камни со слабым оттенком других цветов, их превеликое разнообразие: соломенно-желтый, бурый, красноватый, грязно-зеленый… Среди ювелиров такие камни именуются «с надцветом» — и стоят гораздо меньше, нежели алмаз чистой воды. Однако в данном случае перед нами совершенно прозрачный, но густо, равномерно окрашенный камень. Именно такие — розовые, красные, синие, желтые, черные — ценятся гораздо выше, чем прозрачные камни чистейшей воды. Нельзя сказать, что перед нами настоящее сокровище, но после огранки такой камень будет стоить очень и очень дорого…

Его бледные щеки чуточку раскраснелись, а в голосе появилось отсутствовавшее прежде воодушевление, которое так и тянуло поименовать поэтическим. Разговор явно зашел об одном из тех предметов, что занимали старого ювелира до глубины души.

— Одно мне непонятно… — чуть погрустнев, продолжал ювелир. — Это очень странный алмаз…

— Чем? — с живым интересом спросил Савельев.

— Непонятным происхождением, — ответил ювелир. — Это, безусловно, алмаз, и прекрасный, но вот откуда он, я решительно не понимаю. Он не индийский, не бразильский, не австралийский… Он будто бы ниоткуда. Ни к одному из известных месторождений он не может принадлежать.