Орешек робко шагнула за порог и закрыла за собой дверь. Её тут же окатило ледяной волной морозного воздуха, глаза пытались приспособиться к ослепительно яркому свету. И когда им в конце концов удалось, она поняла, что стоит совершенно одна посреди бескрайней, укутанной снегом равнины. Трудно было сказать, где заканчивалась земля и начиналось небо. Всё вокруг было чистейше белым, если не считать несколько кривых деревьев, которые пробивались из снега и царапали небеса, точно шипастые чёрные пальцы. Казалось, кто-то очень быстро нарисовал их куском угля.

Орешек затянула на халате пояс и, проваливаясь по щиколотку, с трудом двинулась по снегу.

Спустя минуту-другую она оглянулась и с облегчением отметила, что, в отличие от яблока, которое она нарисовала днём, дверь не осыпалась тонким серебристо-серым порошком. Видимо, теперь, когда она оказалась внутри рисунка, волшебство работает по-другому, подумала Орешек. Вот только внутри ли? А вдруг через картинку она попала в совершенно другое место? И тут она заметила краем глаза ещё кое-что, кроме двери. Она пошагала назад. Подходя ближе, она увидела два указателя: один – низенький и широкий, другой – высокий и узкий. Они тоже казались нарисованными. Она пустилась бежать.

Первым делом она подбежала к низенькому.

Другой указатель был гораздо выше, чуть ли не в половину высоты её дома на Мелодия-роуд. Он состоял из толстого шеста в центре и множества отходивших от него плоских стрелок. Каждая указывала разное направление. На всех было что-то написано. Орешек прочитала несколько надписей. «Чернильный район», «Уорхолия», «Лента». На самом верху виднелась табличка, превосходившая по размеру все стрелки, с надписью: «Вы находитесь в Северном Контуре».

Решая, в какую сторону отправиться, Орешек заметила в снегу возле основания следы маленьких лап. Они точь-в-точь походили на следы, которые после прогулки в Большом Лесу оставлял на кухонном полу Жиль. Она безотчётно отправилась по ним.

Следы начинались далеко позади у горной гряды, пробегали по долине и, обогнув указатель, вели к небольшому скоплению угольных деревьев. Орешек подошла ближе к деревьям, и ей послышался какой-то звук. Может быть, просто ветер? Она подобралась к первому дереву и прислонилась к стволу. На ощупь ствол оказался непривычно пыльным и оставил на ладони тонкий слой чёрного порошка. Она вытерла его о халат и, затаив дыхание, прислушалась. Да. Вот опять. И снова. Чей-то тихий плач. Почти стон. Под деревьями определённо кто-то был, определённо кто-то живой.

Орешек проглотила застрявший в горле комок и направилась в рощицу.

Ступая как можно тише, она медленно продвигалась вперёд. Следы кружили и петляли и, наконец, исчезли позади самого большого дерева. Орешек робко сунула голову за ствол.

За деревом сидел маленький пёсик. Ну, по крайней мере, набросок пёсика. Каракули меха с лапами и хвостом. И хотя он не был похож ни на одну собаку, которую Орешек видела раньше, что-то в нём было такое… знакомое.

Он дрожал. Его большие чернильные глаза глянули на Орешка, и хвост тихонечко завилял.

– Привет, малыш. Ты что тут делаешь, и совсем один? Ты же замёрзнешь.

Обеими ладошками она взъерошила ему шёрстку вокруг шеи. А так как пёсик был целиком из карандашного графита и чернил, шёрстка у него оказалась очень мягкой и очень пушистой. Орешек нащупала ошейник, пробежала по нему пальцами и отыскала бирку.

– У Мейкерштрихов? Кто это, что это – Мейкерштрихи?

Штришок поднялся и ещё быстрей завилял хвостом.

– Хм-м. Что же, давай посмотрим, можно ли отвести тебя домой.

Орешек повернулась и по своим следам вышла из-под деревьев обратно на равнину. Ничего. Совсем ничего похожего на дом. А меж тем Штришок принялся кружить у её ног и залаял, неистово размахивая хвостом.

– А, да ты хочешь поиграть! – сказала Орешек. Она огляделась по сторонам в поисках какой-нибудь палки, но угольные деревья, видимо, не роняли веток. И тогда её осенило. Она вытащила из-за уха карандаш.

– А вот интересно, – проговорила она. – Так, Орешек, сосредоточься…

Она вообразила, что прямо перед ней на невидимом мольберте лежит большой лист бумаги. Она взяла карандаш в левую руку, подняла её до высоты плеча и стала рисовать прямо в воздухе. К её изумлению, из-под графитового кончика появилась тёмно-серая линия.

Ахнув, она обронила карандаш, а вот линия осталась точно там, где и была, только… слегка подрагивала. Орешек набрала в грудь побольше воздуха, подняла карандаш и попробовала рисовать ещё. На этот раз она нарисовала мячик.

Закончив, она протянула руки к картинке и от прикосновения почувствовала в кончиках пальцев радостную дрожь. На ощупь мячик оказался… ну да, как мячик. Твёрдый и тяжёлый.

– ГАВ! ГАВ!

Штришок по-прежнему вертелся у ног и увлечённо поглядывал на предмет в руке у Орешка.

– ГАВ!

Орешек бросила мяч изо всех сил, и пёсик, само собой, галопом бросился по снегу в погоню. Он схватил мяч, принёс и положил Орешку под ноги.

– Умница мальчик!

Так они играли, пока мало-помалу не померк свет и не устала рука, и тогда Орешек задумала попробовать кое-что другое. Она взяла карандаш и набросала простенькую рогатку. Она выхватила рогатку из воздуха, поместила мяч на резинку и медленно потянула. Штришок тут же залаял. Орешек оттянула резинку потуже и отпустила. Мячик пулей вылетел из рогатки, и пёсик мгновенно помчался следом. Орешек смотрела, как мячик описывает в ночном небе высокую дугу и метров через двести опускается в снег.

Не добежав до мяча и половины пути, Штришок неожиданно встал как вкопанный. Несколько секунд он смотрел куда-то перед собой, потом повернулся и, поджав хвост, потрусил к Орешку.

– Что такое, Штришок? Ты что, испугался? Не надо, малыш. Там же нет ничего. Не бойся.

Орешек протянула руку погладить пёсика и мельком взглянула на часы.

– Ой, нет! Мама меня убьёт!

20. Пока, малыш!

Орешек взлохматила Штришку каракули шёрстки:

– Пока, малыш! Я скоро вернусь, обещаю.

Склонив голову набок, пёсик смотрел, как Орешек бежит назад к двери. Она схватилась за ручку, повернула и юркнула в дверь. Не успела Орешек плюхнуться на ковёр в своей комнате, как дверь тут же захлопнулась у неё за спиной. Орешек оглянулась и увидела, что дверь начала крошиться и осыпаться с листа бумаги, и