И каждый две недели новая одаренная с сумкой через плечо в прохладном вестибюле «Севера» дожидается меня на пузатом диване, листая привезенный с собой журнал, заранее выдумывая для меня автограф на книжке.

Интервью, которые у меня берут, в основном, дурацкие. Одинаковые вопросы о значении Фонда, о том, как конкретно мы поддерживаем молодых литераторов. Я каждый раз пытаюсь разнообразить ответы, но это довольно муторно. Потому что собственно помощь, которую все хотят, у нас одна. Это – премия. Штука баков. Если награждаемый из другого города, ему оплачивается дорога и проживание. Я обеспечиваю ему, лауреату, компанию в распитии коньяка, водяры или текилы в особых случаях.

Молодая, симпатичная из Мурманска напрашивается на разговор. Для портала «Кропать для всех». – Когда было создано ваше первое стихотворение? «Создано» – как сказано-то а? Девочка ебу далась. Стихи меня задолбали лет сто назад, хотя книги я выпускаю регулярно. Денег на мое последнее издание потрачено столько, что можно было иномарку люксовую купить не сильно побитую. Даже на новенькую хватило бы с небольшим натягом. Я смотрю на стопки книг собственного сочинения, расставленные по квартирным углам и отвечаю прилежно мурманчанке (интервью по е-мэйл Очень удобно, не нужна расшифровка, поджал чуть-чуть и вперед. Хорошо устраиваются журналисты).

– Первое стихотворение я написал в 12 лет, написал его в своей голове, на бумагу не стал записывать. Как сейчас помню, стихотворение было про девушку. С рыжей косичкой и веснушчатым носом. В очках. Про мою одноклассницу. Не просите, читать не буду. Просто не помню.

В автобусе Сестрорецк-Ленинград под проливной дождь и унылое ветряное хлюпанье лисьего носа я с чего-то решил сочинять песни. Стихи – это мерзость для египтян, так я думал. Писать стихи, все равно, что ходить вприсядку. А песенки ничего, песни можно. Песенник – что кукловод, марионеточник, дергающий за веревочки исполнительницу-кривляку. «Исполнителя» я не допускал, фиглярничать не мужское дело. «Дорога, дорога осталось немного до цели шагов. Привет, будь здоров». Двенадцать альбомов за бесконечное полуторамесячное лето у бабушки. В соавторах братский венгр – недоуменный «Икарус» с трехзначным номером, непривычным для сибирского глаза. В отдельных частях поучаствовал таинственный финский пейзаж, с неровно протянутым швом залива. Крематорий напротив, также неведомое заведение для сибиряка. И холодная рябь революционного озера, навсегда запечатлевшего бородатый культовый лик на своей глади. Бабушка, колдующая над весами… Продавец? Старорежимный аптекарь? Нет, просто тупому внуку пытается втолковать физику за шестой класс. Но внук не внемлет. У него четкий ритм в мозгу и все та же песня: «Дорога, дорога, асфальта немного, вот-вот и обрыв, обры-ы-ыв».

Шеф умер в апреле месяце. Меня удивила столь поздняя его смерть. Я, наверное, склонен приписывать себе разные достоинства, но одна из способностей, которыми, как считаю, я наделен – это талант ясновиденья. Я его глушу, глушу сознательно, ибо считаю, что человеку вредно заглядывать в будущее. От этого портится зрение; видя будущее, настоящее перестаешь замечать. А человек, от рождения почти слепой, обязан ценить настоящее.

За слепоту деду спасибо. У дедушки с детства было хорошее зрение. Но с тридцати глаза стали слепнуть с катастрофической скоростью. Совпало это с государственными репрессиями конца тридцатых годов, и умелому романисту класса Маркеса или хотя бы Меира Шалева здесь было бы где разгуляться, сочинить эдакий романчик про тонкую душу русского интеллигента, вокруг которого снуют по ночам воронки, увозя в лагеря или к ближайшей стенке его сослуживцев, а он, интеллигент, понимая всю ситуацию и свою беспомощность в ней, только и может, что слепнуть, теряя буквально в неделю по пол диоптрии. Сибирского (русского) колориту добавить, деталей всяких, истории… Ах, вещица бы вышла, пальчики оближешь! Нет, Меир не потянет, а милый Габриэль Гарсиа староват уже… Кто же тогда? Я не могу, лень мне, да и поэт я, стихотворец, ну или на худой конец редактор. Гюнтер Грасс разве, у него б получилось… Секундочку, сброшу мейл старику…

Деду слепота здорово помогла. В суровые голодные годы ему полагалась небольшая инвалидная пенсия (ах, как мы, русские халявщики держимся за эти копеечные государственные подачки! У меня такая же пенсия теперь. Никому не отдам, пока сами не отберут. Одно время думал в фонд мира перечислить или благородному Далай Ламе и перечислил уже. Но сразу же пожалел, и плача и по-инвалидному пресмыкаясь, на ходу придумывая темы для шантажирования, уговорил буддистов и космополитов денежки мне вернуть). А главное, благодаря слепоте, дед избежал фронта, с первой группой, человека почти невидящего взять не решились. Плюс это или нет, теперь не совсем понятно, ведь дедушка мог просто погибнуть на каком-нибудь белорусском или втором украинском и не пришлось бы ему в петлю лезть и гениталии отчекрыживать. Но тогда не было бы меня, потому как не было бы и моей мамы, ибо тот трах, после которого моя мама случилась, произошел лишь в послевоенные годы. Но рассуждая далее: а кому нужен я, с таким дедом в голове (повесившимся, с отрезанным хуем)? Без ложного чувства: собственной значимости, нужности или просто величия (выбирайте любое или добавьте свое) – нафиг я ни кому не нужен. Это не пробивка на жалость, это суровый неоспоримый факт, мною очень даже осознаваемый. Впрочем, если хотите поддержать материально, не откажусь, перечислять средства можно на счет, номер на моем личном сайте, заранее благодарен. Благородное вложение денег гарантирую.

Жаль, что дед не рванул на войну обманом (каждый пацан хочет в семье героя). Подтасовал бы данные, поменял карточки, не заметили б. Зато висели бы щас в музее дедовские ордена, на 9 мая школьники приносили бы нам гвоздики. Были б у деда и настоящие, боевые товарищи, а не только горемыки-алкаши-литераторы, которых и людьми-то считать не всегда возможно. И в петлю бы не полез, если б рискнул в свое время, отважился. Но или умен был слишком, осторожен, по возрасту уже не мальчишка, в тридцать лет жизнь по-иному ценишь. Да и глаза… С первой группой в бою ты даже как мясо можешь использоваться весьма ограниченно. Тем более бежать на фронт самопалом. Ни рельс не найдешь, не в тот вагон сядешь. Да и вагон не отыщешь наощупь-то. С такими данными и на смерть лютую нас надо взять под ручку и вежливо привести: «Встаньте тут, ждите, сейчас прилетит пуля, сработает гильотина, спустится петля».

Дедовский друг молодой писатель-шаман заселился у деда в доме: водка, контрабандная северная рыба плескались друг в дружке, словно влюбленные, острой горючей смесью регулярно вливаясь во всех заходящих под гостеприимный кров собутыльников. И повело шамана, застучали в мозгу его волшебные бубны, заныл хамус, заскакали вокруг покорные воображаемые волчьи стаи; захотелось шаману огня. Пока бабушка нарезала очередную порцию строганины, разобрал захмелевший шаман деревянные половицы в гостиной, запалил костер, начал камлание; вознеслась душа его над могучей тайгой и великой тундрой, но на подлете к самим богам, к ледовитому морю, дикий вопль бабушки вернул аборигена в действительность: шторы пылали, потолок чернел, воображаемые волки выли от ужаса. Горластым хамусом оказалась любимая серебряная дедовская стопка, из которой шаман извлекал звуки и вправду напоминавшие голоса духов. Еле-еле гостя угомонили, огонь потушили, вечных существ успокоили. Шаман снова стал человеком. Но аборигеном не прекратил быть. И ночью из дальней комнаты завыли уже не дикие тундровые ветра, а две испуганные девчонки, дедовские дочери, мои мама и тетка: неотразимый красой своего народа – низкорослый, широколицый, раскосый писатель решил воспользоваться древним правом дорогого гостя – собственно воспользоваться красивыми дочерьми хозяина.