Едва траурная колонна двинулась за колесницей к месту погребального костра, Мирра, покинувшая зал одной из последних, проскользнула в свою комнату. В замке, полном враждебно настроенной к ней челяди, она не горела желанием ни с кем встречаться. В комнате ее ждала личная камеристка — Бинош. Судя по испуганному лицу, для этой девушки последние несколько дней также не были самыми счастливыми.

Считая, что Мирра вот-вот станет лариссой (владетельной дамой) Эйвингов, Бинош, пожалуй, чересчур заносчиво вела себя со слугами на кухне, намекая им, что является любимицей своей госпожи и после женитьбы лорда Эйвинга неизбежно возвысится вместе со своей хозяйкой. Смерть жениха-лорда[3]положила конец ее надеждам, и теперь горничная опасалась, что на той половине дома, где селилась прислуга, ее ожидает, мягко говоря, прохладный прием. Более того, она подозревала, что не избежать побоев, а то и кастрюли крутого кипятка в лицо. Все эти мысли последние два дня заставляли девушку почти неотлучно сидеть в комнате своей хозяйки, показываясь в служебных пристройках только в случаях крайней необходимости.

Войдя в спальню и обнаружив там Бинош, Мирра обрадовалась. Камеристка была единственным здесь человеком, не питавшим к ней ненависти.

Еще накануне ночью ленна решила, что сразу после похорон покинет замок, переставший быть для нее гостеприимным. У нее были деньги и драгоценности, подаренные женихом, однако последние она сразу решила оставить родственникам лорда, резонно опасаясь обвинений в воровстве, хотя все украшения были официально преподнесены ей в день помолвки. Однако имевшейся в ее распоряжении суммы денег, по расчетам Мирры, должно было хватить на путешествие в Ледо в компании камеристки (если та пожелает): девушка же была ей сейчас просто необходима, так как несостоявшаяся невеста совсем не знала города и понятия не имела, к кому обращаться с тем, чтобы ее доставили в деревню.

Она кратко изложила свой план, и та сразу дала согласие следовать со своей хозяйкой, куда она пожелает. Сердце Мирры наполнилось благодарностью, а глаза слезами. Все эти дни она старалась держаться гордо, как подобает ленне, не позволяла себе плакать на людях (чем вызвала еще больше злобных пересудов), с независимым видом отвечала на завуалированные выпады Родственников Акеля, не упускавших возможности шепнуть ей гадость. И все это время, с момента начала болезни лара, она была совсем одна, снедаемая беспокойством за здоровье Акеля, не способная преодолеть запрет докторов и пробиться к нему в комнату. Ее первая любовь была совсем из другого, незнакомого ей мира важных господ и сложных церемоний. Пока Мирра жила в замке, жених составлял практически весь круг ее общения, за исключением мимолетных знакомств с какими-то его родственниками или друзьями. Все они не одобряли выбор лорда, но при нем тщательно скрывали свои чувства. А как только молодой Эйвинг слег, они приложили все силы, чтобы отдалить его от невесты. Комната больного охранялась от нее не хуже, чем казна в королевском банке. Так что, хотя Акель и лежал по соседству от ее спальни, отделенный всего лишь стенами, ни помочь ему, ни обнять, ни принять его последний вздох она не могла. Поделиться горем ей тоже было не с кем. Никто из родственников или знакомых больного не поддержал ее и не сказал ни одного доброго слова. Напротив, в последние дни их враждебность достигла такой степени, что ей пришлось собрать все силы и выдержку, чтобы избежать открытых конфликтов и продолжать жить в замке. Всю эту неделю она каждый день надеялась, что юноша выздоровеет, в мельчайших подробностях представляя, как он ворвется к ней в комнату, обнимет, поцелует, и мир снова станет прекрасным и дружелюбным, и все проблемы исчезнут сами собой, они поженятся, будут жить долго и счастливо и умрут в один день. Только так и могло быть, она верила в это всем сердцем. Однако вчера утром одинокий удар колокола на башне замка, а затем и герольд возвестили, что семнадцатого лорда клана Эйвингов из Сан-Аркана не стало. С этим же ударом колокола солнце для Мирры погасло, Мир стал черным. Сердце несчастной разрывалось от боли, но плакать она, как ни странно, не могла.

Бинош единственная заботилась о ней, а теперь вот согласилась сопровождать в Ледо, проявив совершенно не заслуженную ею (по мнению Мирры) доброту и верность. Слезы, вызванные благородным поступком камеристки, прорвали «плотину», и она бросилась на кровать, оплакивая Акеля, свою несчастную любовь и свою жизнь, которая, как ей казалось, окончилась не начавшись.

Пока хозяйка рыдала, горничная, выполняя ее поручение, стала собирать вещи в дорогу. Сказать по правде, ее желание следовать за госпожой было вызвано не только верностью или любовью, но и вполне практическими соображениями насчет последствий ее возвращения к бывшим друзьям-лакеям на кухню. Впрочем, камеристка действительно была доброй девушкой, искренне сочувствовала Мирре, считая, что судьба обошлась с ней излишне жестоко, лишив возлюбленного накануне свадьбы. «Да еще какого возлюбленного, — про себя думала Бинош, собирая в баул старые платья, — самого выгодного жениха во всем королевстве: красавца, уже прославленного, несмотря на молодые годы, воина, владетельного хозяина тридцати свободных леннов на юге королевства».

Несостоявшаяся жена лорда Эйвинга имела с десяток нарядных платьев, расшитых золотом, серебром и драгоценными камнями, подаренных женихом. Однако Мирра категорически запретила брать с собой эту одежду, собираясь оставить ее вместе с драгоценностями родственникам умершего. Оценив размеры дорожных сумок-баулов, служанка пришла к выводу, что решение не брать с собой тяжелые пышные платья не лишено смысла, однако драгоценности, по ее мнению, взять было просто необходимо. Жадным родственникам Акеля и так будет, чем погреть руки.

Старый Элассер, оруженосец Акеля, ворвался в спальню, бряцая вооружением, которое он не снимал даже в замке. Булава, висевшая на его поясе, ударялась о кольчугу. Лицо воина, и без того красное от мелких лопнувших кровеносных сосудов, сейчас отливало багрово-синим: частью — от гнева, душившего его, частью — от выпитого на тризне эля.

— Ты еще здесь, ведьмино отродье, — брызгая слюной, закричал он, — хочешь поглумиться над горем верных слуг, потерявших хозяина, радуешься, что свела его в могилу, гнусная тварь!..

По внешнему виду Мирры, невольно отскочившей при появлении Элассера в дальний угол комнаты, подальше от его больших красных кулаков, никто не сказал бы, что она радуется. Ее обычно бледное лицо сейчас имело нездоровый красноватый оттенок, глаза и щеки опухли от слез, губы дрожали в преддверии нового приступа рыданий. Однако старый вояка не был склонен замечать чужого горя, коль скоро он упивался собственным. Для себя он уже решил, что причина несчастий дома Эйвингов, так же, как и причина болезни, унесшей жизнь последнего лорда, находится здесь, в этой комнате и воплотилась в молодой женщине, неожиданно поселившейся в замке два месяца назад. «Змея» и «ведьма» были еще самыми мягкими именами, которыми он величал невесту своего господина. Конечно, при жизни хозяина он не осмеливался называть так Мирру даже шепотом, но теперь, когда это «отродье гиены» свело Эйвинга в могилу, наконец получил возможность выплеснуть ей в лицо все, что у него накипело. Кроме того, слуга был твердо намерен отомстить за своего «уморенного» хозяина.