Открыв глаза, Мирра не сразу поняла, где находится, вернее, вообще не поняла: ни сразу, ни потом. Она лежала на жесткой лавке, над головой нависал довольно низкий каменный потолок, на котором плясали отблески пламени из открытого очага. Пахло пылью, сыростью, дымом от сырых дров и чем-то еще, тоже не слишком приятным.

Несчастная прекрасно помнила, как ее хотели забить камнями на площади, когда она пыталась покинуть замок Эйвингов, следовательно, место, где она находилась, было подвалом замка или даже тюрьмой. Страх вновь мучительно сжал бедняжке сердце, она дернулась, пытаясь встать и осмотреться. От этого движения голову тут же прожгла такая боль, что в глазах потемнело и к горлу подкатила тошнота. Девушка зажмурилась. Когда спазмы в пищеводе и головная боль немного отпустили, она вновь, теперь уже осторожно, боясь сделать лишнее движение веками, приоткрыла глаза. Над ее ложем склонился мужчина, кожа на лице у него была смуглая, выдубленная ветром и солнцем, отчего не сразу становились заметными длинные морщины под глазами и на лбу. Выбеленные сединой волосы еще больше подчеркивали темный цвет лица. Взгляд карих глаз казался строгим и твердым. Лицо это показалось Мирре смутно знакомым, но вспомнить, откуда, она не смогла.

— Ты пришла в себя? — Мирра не рискнула кивнуть, но мужчина, видно, и так понял. — Меня зовут Эйнар. Тебе попали камнем в голову, думаю, ты получила сотрясение. В таких случаях лучше несколько дней спокойно отлежаться, так что постарайся не двигаться. Беспокоиться не о чем, у меня ты в безопасности.

Мужчина говорил тихо, но в голосе его сквозила та же твердость, что и во взгляде. Мирра не нашла в себе сил ни поблагодарить странного незнакомца, ни расспросить его о том, что же произошло на площади, после того как она потеряла сознание. В голове ее с периодичностью ударов сердца продолжала пульсировать боль. Время от времени волнами накатывала и отступала тошнота. Девушка закрыла глаза и погрузилась в мир своих ощущений. Вскоре ей показалось, что на выдохе сердцебиение словно бы замедляется и боль слегка стихает. И она стала стараться делать короткий вдох и длинный выдох. Однако долго придерживаться такого дыхания ей не удалось: после нескольких коротких вдохов она начала судорожно втягивать воздух, и в голове словно взорвалась бомба. Пришлось дышать как обычно. Немного погодя, несмотря на пульсирующую боль и приступы тошноты, раненая заснула. Проснулась она от сигналов, которые подавал полный мочевой пузырь. Очаг погас, но в комнате было довольно светло, серый утренний или вечерний свет лился из недоступного взгляду больной окна. Мирра попыталась сесть, но новый мучительный приступ тошноты и головной боли свалил ее на ложе. Когда она смогла открыть глаза, то сквозь выступившие от боли слезы снова увидела склонившегося над ней седого мужчину, он пытался уложить ее на спину, но Мирра, преодолевая тошноту, объяснила, что должна встать. Тот кивнул, помог ей подняться, довел до чулана и придерживал за локти, пока она не облегчилась. В другое время молодая особа сгорела бы со стыда, но сейчас для нее не существовало таких понятий, как «прилично», «не прилично». Весь мир был заполнен черной, расширяющейся болью, гнездившейся у нее в черепе и пытавшейся вырваться из него через затылок. В туалете у раненой снова свело судорогой желудок, но, когда она попыталась отрыгнуть его содержимое, голова отозвалась такой болью, что она поневоле и думать забыла о желудке. Эйнару снова на руках пришлось оттащить ее на лежанку. Там она кое-как отдышалась и через некоторое время вновь погрузилась в забытье.

Так прошло четыре дня. Мирра неподвижно лежала на жесткой лавке, спина ее невыносимо ныла и горела, но попытки улечься поудобнее вызывали боль гораздо сильнее. Время от времени Эйнар приносил ей какое-то питье, оно было теплое и довольно противное на вкус, но после его приема тошнота и головная боль на время стихали и Мирра засыпала. Еще время от времени были мучительные походы в туалет, но к третьему дню они практически прекратились, так как кроме лекарства больная больше ничего не пила и не ела. Все это время она почти не разговаривала и практически ни о чем не думала. Когда просыпалась в промежутках между приемами лекарства — лежала, глядя в серый потолок или вовсе не открывая глаз, и в голове ее была странная пустота. Она не вспоминала ни родной ленн, ни свою жизнь с Акелем, ни события последних дней, а могла лишь считать удары сердца и разглядывать странную вязь узоров, образованную трещинами на потолке.

Проснувшись на пятый день, девушка обнаружила важную перемену: открыв глаза, она не ощутила обычный укол боли в голове. Ныли мышцы в затекшей шее, и, когда она попробовала чуть-чуть повернуть голову, снова ничего не произошло. Мирра закрыла глаза, боясь спугнуть блаженное ощущение свободы, потом вновь открыла их и с радостью убедилась, что боль не возвращается. Медленно, очень медленно она повернулась на бок и наконец смогла как следует рассмотреть комнату, где лежала. Кроме ее лежанки в ней был еще сбитый из досок стол, длинная низкая скамья и старый шкаф-поставец справа от закопченного камина. Недалеко от лежанки в стене находилась дверь, ведущая, видимо, прямо на улицу, а рядом — небольшое, без всякого переплета окно. Напротив входа в стене имелась еще одна дверь, из чего девушка заключила, что дом состоит как минимум из двух комнат. Она недолго была одна, через несколько минут скрипнули дверные петли, и из соседней комнаты появился ее спаситель. Окинув пациентку спокойно-строгим взглядом, он удовлетворенно констатировал:

— Пошла на поправку, — и протянул знакомую кружку с пахучей жидкостью.

До злополучного удара камнем ленна Ледо ни разу в своей жизни серьезно не болела, теперь она открыла, что просто чувствовать себя здоровой — уже счастье. Казалось, вместе с болью ее покинули и скорбь о потере Акеля, и даже любовь к нему. Несколько дней Мирра наслаждалась этой вновь обретенной свободой, она была еще слишком слаба и продолжала почти все время проводить на лежанке в хижине. Но спустя неделю после происшествия на площади она достаточно окрепла, и вместе с силами к ней вернулось беспокойство о своей дальнейшей судьбе. Эйнар был необычно добр к ним с Бинош, которая, оказывается, тоже жила в его доме, только на весь день уходила подрабатывать официанткой и посудомойкой в соседний трактир. Стоило только задуматься об этом, как доброта Эйнара стала казаться ей противоестественной. С одной стороны, элементарная благодарность не позволяла плохо думать о своем спасителе, с другой — ее терзали самые разные подозрения — одно страшнее другого. Мирра не желала мучиться сомнениями, поэтому утром восьмого дня, когда лекарь помог ей устроиться за столом для завтрака, удержала его за рукав.

— Почему вы помогаете мне… нам? — спросила она, вглядываясь в его непроницаемое лицо. Эйнар ответил ей не менее внимательным взглядом.

— Не из корысти, — после паузы ответил он, потом пояснил: — Это трудно объяснить, ну, скажем, из научного интереса.

Мирра подозрительно сощурила глаза:

— Вы лекарь?

— Нет, — Эйнар сел и отрезал всем по куску сыра, потом чуть насмешливо, как ей показалось, взглянул на Мирру. — Не нужно волноваться, твоей чести ничего не угрожает, вы обе можете уйти отсюда в любое время. И никакой платы за свою помощь я не потребую.