— У вас-то есть степени? — спросил он.

— Нет, — ответила Ева и добавила: — Извините.

— Курите?

— Да.

— Сколько в день?

— Пятнадцать, — солгала она.

— Придется бросить, — сказал Брайан. — Мой отец сгорел до смерти из-за сигареты.

— Одной-единственной сигареты?

— Наш дом отапливался лишь парафиновым обогревателем, который папа включал, когда температура падала ниже нуля. Он наполнял обогреватель парафином и пролил немного на брюки и туфли. Потом зажег сигарету, уронил спичку и… — Голос Брайана сорвался. Веки задрожали.

— Вам вовсе не обязательно… — начала Ева.

— Дом еще много лет пах воскресным жарким, — закончил Брайан. — Это расстраивало больше всего. Я похоронил себя в книгах…

— Мой отец умер на работе. Никто даже не заметил, пока куриные пироги не стали сходить с конвейера без грибов.

— Он раскладывал грибы в «Пирогах Пакка»? Я сам там несколько смен отработал в студенческие годы. Клал лук в пироги с луком и говядиной.

— Да, — кивнула Ева. — Папа был умным, но бросил учебу в четырнадцать. У него была библиотечная карточка, — добавила она в защиту покойного отца.

— Нам повезло, — сказал Брайан. — Мы, бэби-бумеры, получили выгоду от благоденствия государства. Бесплатное молоко, апельсиновый сок, пенициллин, бесплатные медицина и образование.

— Бесплатное высшее образование, — добавила Ева и продолжила с карикатурным бруклинским акцентом: — Я могла иметь врагов[5].

Брайан оторопел. Он видел мало фильмов.

Ева откладывала свадьбу с Брайаном все три года тягомотных ухаживаний, потому что продолжала надеяться, что он зажжет в ней сексуальную искру и заставит страстно возжелать его, но щепки для растопки отсырели, а спички закончились. Да и вдобавок она не могла представить себе, что будет зваться не Ева Сорокинс, а Ева Бобер. Она восхищалась Брайаном и его академическим статусом, но, увидев его у алтаря с остриженными волосами и без бороды, поняла, что этот мужчина ей чужой.

Встав рядом с ним, она услышала громкий женский шепот:

— В эту ночь она, похоже, не будет страстной бобрихой.

И по холодной церкви разнесся сдавленных смех.

Ева поежилась в белом кружевном свадебном платье, окаменев от вида ужасной прически Брайана. Желая сэкономить, он откромсал волосы посредством купленных по каталогу ножниц с зеркальцем, позволяющим видеть затылок.

Семейство Бобер занимало ряды с правой стороны. Все они не отличались привлекательностью. Было бы преувеличением сказать, что эти люди похожи на бобров, но имелось нечто такое в их передних зубах и гладко зализанных каштановых волосах… Совсем несложно представить, как Боберы рассекают воду и подгрызают основание молодой сосенки.

Слева сидели Сорокинсы. Все в нарядах с пайетками, перьями, рюшами и блестящими украшениями. Все оживленно смеялись и ерзали. Некоторые листали Библии, лежавшие перед ними на подставках. Эта книга была не слишком хорошо знакома Сорокинсам. Курильщики рылись в карманах и сумочках в поисках жевательной резинки.

Когда Брайан расписывался, Ева смогла полюбоваться его стрижкой под другим углом, а заодно поразительной шеей — совершенно точно самой тонкой в мире, ну если не считать женщин племени падаунг[6]. Шагая с доктором Бобером по алтарному проходу уже в качестве жены, Ева отметила, до чего маленькие у него ступни, а когда Брайан расстегнул пиджак, под ним оказался шелковый жилет с ракетами, спутниками и планетами. Ева любила лошадей, но и в мыслях не держала облачаться в свадебное платье, расшитое галопирующими рысаками.

Еще не выйдя на церковное крыльцо, где их уже поджидал фотограф со своей треногой, Ева полностью распрощалась с остатками любви к Брайану.

Они были мужем и женой всего одиннадцать минут.

После речи новобрачного на свадебном завтраке, в которой он не упомянул добрым словом ни жену, ни подружек невесты, а в основном понуждал недоумевающих гостей всецело поддержать развивающуюся британскую космическую отрасль, Ева перестала питать к Брайану даже симпатию.

Обычно никого не удивляют слезы новоиспеченных жен — некоторые плачут от счастья, некоторые от облегчения, — но когда новобрачная всхлипывает целый час, мужу вполне позволительно легкое раздражение. А если он интересуется у жены, что является причиной ее слез, и получает в ответ: «Ты. Прости», как тут, спрашивается, мужчине поступить?

Вернувшийся вечером Брайан появился на пороге комнаты Евы с подносом, на котором стояли чашка чая с молоком и блюдце с двумя печеньями. Ставя поднос на прикроватную тумбочку, он вздохнул. Чай пролился на печенье, но Брайан, казалось, не заметил, что выпечка быстро превращается в месиво.

Ева окинула мужа новым взглядом, пытаясь представить, как он занимается любовью с незнакомкой по имени Титания. Использует ли он с ней ту же технику, что и раз в неделю с Евой, — немного поглаживаний по спине, немного покручивания сосков? Считает ли он по ошибке малые половые губы Титании клитором, как у Евы? Кричит ли: «Кончи для большого папочки!» за секунду до семяизвержения, как всегда вопил с женой?

«Спасибо тебе, Титания, — подумала Ева. — От всей души спасибо. Мне больше не придется проходить через эту еженедельную напасть».

— Почему ты пятишься, Брайан? — рассмеялась она. — Ты будто только что возложил венок к Кенотафу.

А Брайан просто-напросто больше не чувствовал себя в безопасности, поворачиваясь к ней спиной. Ева больше не была той покладистой женщиной, которую он взял в жены, вдобавок он боялся, что, как только он повернется спиной, Ева выставит пальцы в издевательской виктории. А он такого глумления не вынесет, особенно после недавнего унижения на работе, когда миссис Хордерн, уборщица, застукала его с Титанией за сексом с привлечением в качестве подсобного орудия модели Большого адронного коллайдера.

— Рад, что ты находишь это забавным, — скорбно сказал Брайан. — Разве ты не заметила, что мое здоровье пошатнулось? И, что особенно невыносимо, профессор Лихтенштейн раскритиковала мою работу о Горе Олимп[7]. Я на грани, Ева.