Небритая седая щетина кучера издалека пахла алкоголем.

Мок посмотрел на него и вспомнил сцену из шестой книги «Энеиды» Вергилия.

На прощание кивнул капралу Прохотте, потом схватился за борт повозки, поставил ногу на колесо и подпрыгнул от земли. Оттолкнулся так сильно, что едва не приземлился на лежащее на дне тело. Он сел на доску, прислоненную к борту воза. Когда кучер повернулся к нему с вопросом: «Куда едем? На которое кладбище?», Мок прочел Вергилиево описание перевозчика душ Харона:

Возница щелкнул забил кнутом, и повозка медленно двинулась вперед. Кучер ничему не удивился.

Кучер Отто Табара признал своего клиента за совершенно сумасшедшего, когда тот сначала велел ему ехать на Цвингерплац, где исчез в одной из дверей, чтобы через несколько минут появиться в блестящих офицерских сапогах и в безупречно подогнанном полицейском мундире. Он открыл портсигар и угостил Табару неизвестным ему доселе сортом табака, который имел мало общего с тем, каким Табара ежедневно изводил свои легкие.

Следующий адрес звучал — сводный лагерь на Бергштрассе. Они прибыли туда через трех четверти часа. Мок представился перед командирами очередных патрулей полевой жандармерии. Поездка на Бергштассе длилась так долго, потому что ни один из офицеров и унтер-офицеров, перед которыми Моку пришлось объясняться, не слышал о его подвиге, описанном широко в прессе, а обожженное лицо капитана оказывалось в такие моменты не пропуском, а возбуждающим подозрительность препятствием.

Не облегчали также последующие путешествия сигналы ПВО, во время которых Мок и его перевозчик прятались под возом, старая лошадь же — к удивлению их обоих, — реагировал на вой сирен, гул самолетов и взрывы бомб столь же равнодушно, как и перевозимый им груз.

После преодоления баррикад и оборонительных позиций, которых не хватало, особенно в районе Фрайбургского вокзала, повозка заехала, наконец, в переулок; справа тянулась высокая стена фабрики машин Линднера. На противоположной стороне, в бывшем приюте для бездомных, находился сводный лагерь. Вели к нему ворота, увенчанные надписью «Arbeit macht frei»[11]. Мок представился перед знакомыми ему зрительно полицейскими и сообщил о желании поговорить с их командиром.

Без промедления впустили за ворота. На большом казарменном плацу огляделся вокруг. Несколько деревянных бараков стояло вокруг грязного небольшого пруда, рядом с которой два штабных говорили тихо по-польски и очищали какой-то тюфяк сенник от вшей и клопов.

Черви плавали по поверхности воды, и у Мока было впечатление, что пруд ожил.

Он представил себе, что клопы попадают в стоящий рядом колодец. С неудовольствием повернул взгляд и изучил своеобразный бункер рядом с прудом. Это была выкопанная в земле яма, покрытая сплетенными корзинами, создающими как бы крышу.

Если от чего-то этот бункер мог прикрыть, то только от осколков. Когда наступала тишина, отчетливо было слышно звуки русской речи, долетавшие из громкоговорителей, установленных в двух километрах дальше, за железной дорогой у монастыря элизаветинок.

Были на линии фронта.

Наблюдения и размышления Мока прервал молодой полицейский в форме, украшенной погонами с знаками различия лейтенанта.

— Лейтенант Герман Шмолл, адъютант коменданта Гнерлиха, — представился он, щелкнув каблуками и выбросив вверх правую руку. — Чем могу помочь, капитан?

— Мы тут будем разговаривать? — спросил Мок, отвечая гитлеровским приветствием.

— К сожалению, не могу вас пригласить в барак коменданта, так как у него важные гости, а вам не была назначена встреча. — Лейтенант Шмолл явно забеспокоился. — Может, посидим в кабинете врача? Или, может, в караульном помещении? Как вы, капитан, знаете, наш лагерь очень маленький. Здесь нет соответствующих помещений. Я уже знаю! — всплеснул он руками. — Поговорим в санитарном бараке.

— Маленький и безобидный лагерь накопительный, а, лейтенант? — иронизировал Мок. — Держите тут только несколько поляков с восстания в Варшаве.

— Об осужденных может вас информировать только комендант. — Шмолл надул щеки. — Я не уполномочен давать такую информацию. Прошу. — Он сделал неопределенное движение рукой. — Пошли в барак.

Пошли без слова вдоль колючей проволоки.

Над бараком, к которому они подошли, колыхался белый флаг с красным крестом. Отличный ориентир для бомб, — подумал Мок. Ухоженный газон около барака показался Моку скорее из санатория, если бы не клетки из колючей проволоки, в которых бросались яростно немецкие овчарки.

В том же бараке — как гласила прикрепленная к нему табличка — располагалась резиденция коменданта лагеря.

Рядом стоял часовой пост, укомплектованный несколькими полицейскими. Ноздрей Мока достигла острая, мерзкая вонь. Это из общих бараков воняло экскрементами и сырым, чадящим воздухом. Кроме двухъярусных нар, внутри находился там деревянный стол, лавки и небольшая железная печь.

Мок отвернулся и пошел за своим проводником к бараку с красным крестом. В небольшой комнатке стоял маленький стол, два стула и полицейский, который скучал в углу.

Шмолл немедленно отпустил его.

На стене висел обрамленный в раму плакат, призывающий к затемнению окон. В стекла била ветка засохшей черной бузины. В окне маячил какой-то мужчина, одетый в серый костюм и шляпу того же цвета.

— Я буду говорить кратко. — Мок положил подбородок на кулаки. — Сегодня на моих руках умерла молодая девушка. Я должен о ее смерти уведомить кого-то, кто заключен в этом лагере.

— Я вам уже говорил, капитан, — Шмолл заложил ногу на ногу, — что я не даю информации.

— Я вовсе не требую от вас информации, — спокойно сказал Мок. — Я только хочу увидеться с заключенной Гертрудой фон Могмиц. Каждый в Бреслау знает, что графиня сидит в этом лагере.

Лейтенант задумался. Его длинные, ухоженные пальцы сыграли на столе фрагмент этюда Брамса.

— Вы не можете видеть со осужденной фон Могмиц, — сказал мелодичным голосом Шмолл. — Все решения, касающиеся этой осужденной принимает лично господин комендант оберштурмбанфюрер СС Ганс Гнерлих. Это понятно. Она исключительно опасна.