Гости толпились в тесном, задымленном подвале и провожали пьяным взглядом друг друга. Чаще всего в молчании слушали военные баллады, исполняемые под аккомпанемент расстроенного аккордеона, или на языке жестов определяли цену прелестей невест и крепости Бреслау.

Владельцы забегаловки, не имея почти вообще конкуренции, на заботились ни о каком-то качестве подаваемых напитков, ни о вежливости обслуживания.

Капитан Мок и профессор Брендел угостились весьма обильно горьким ликером из трав «Rubezahl» и закусили сильно начесноченным паштетом из зайца. Это могло свидетельствовать о большой проницательности мясника, который хочет свой товар продавать как можно дольше и уменьшает благодаря этим приправам другие запахи, неприятные для покупателей.

Оба мужчины, жестоко униженные сегодня Гнерлихом, не обращали особого внимания ни на еду, ни на кельнера, который поставил им закуски с такой силой, что кусок паштета скатился вниз с блюда на залитую пивом скатерть. Они сидели в молчании, и ни один из них не знал, как поделикатней задать другому вопросы, которые каждого из них очень волновали.

После передачи тела Берты Флогнер в очень уставшие за последнее время руки судебного медика, хорошо знакомого Моку доктора Лазариуса, посмотрели друг на друга, как будто по команде, — крепко стиснули зубы.

В голове Мока даже гудело от вопросов и сомнений, но он понял, что — задавая их — войдет слишком глубоко в дело, которое было очень простым и закончилось вместе с идентификацией трупа.

Профессор Брендел первым прервал молчание:

— Почему вы позволили так над собой издеваться?

— Я католик, — усмехнулся Мок насмешливо, когда подавил в себе желание обругать любопытного профессора. — Когда он ударил меня по одной щеке, подставил другую.

На профессора Брендла этот ответ произвел огромное впечатление. Он положил руки на плечи капитана и прошептал:

— Вы действительно так думаете? Это чудесно! Я думал, что сегодня уже никто не трактует буквально указаний Библии. Мы об этом обязательно поговорим.

— Здесь мы будем говорить об этом? — спросил Мок и огляделся многозначительно вокруг.

Отважные орды защитников крепости превращали в перину дома на Кайзерштрассе.

В Ауэнштрассе врывалось черное, липкое облако сажи.

— Быстро, пошли обратно в прозекторскую. Это лучшее место для такой беседы.

— Я знаю лучше, — сказал тогда Мок.

В этом лучшем месте сидели теперь без слов и слушали жалобную аккордеонную историю Аннемари, которая была дочерью всего батальона и не любила офицера, потому что девочкам обещал слишком много.

Аккордеонист прервался, чтобы выпить водки.

Профессор Брендел и капитан Мок пошли по его стопам.

— Вы мне наконец скажите, капитан, — профессор вытер губы салфеткой и выпил остатки ликера, не оставив на краю стакана даже капельки; пил этот ликер, как лучшие бордо, — почему вы приостановлены в служебной деятельности? Может это из-за непримиримости, несогласия со злом?

— Дорогой профессор! — Мок сказал это через некоторое время, когда убедился, что Брендел не смеялся над ним. — Наше несогласие со злом ничего не стоит. Даже мой сегодняшний кучер, который видел несогласие со злом, завтра о нем забудут.

— Наш народ состоит не только из пьяных одиночек с моралью амебы, — сказал горячо профессор.

— Но также из людей чести, таких как вы, который бросается на помощь замученной женщине, и — не льщу себе — из таких, как я, кто, вместо того чтобы бежать из осажденной крепости, пытаются спасти от смерти самого благородного человека, которого я знаю — графиню Гертруду фон Могмиц.

— Как вы ее спасете? Ведь достаточно одного слова Гнерлиха, а на самом деле одного маленького движения пальцем на спуске, а на следующий день его псы будут иметь много нового корма.

— Это ужасно, что вы говорите, капитан. — Брендел спрятал лицо в ладони. — Но Гнерлих ее не убьет. Ее смерть была бы его концом. Мой отец, который дружит с фон Могмицами уже более четверти века, уничтожил бы Гнерлиха. Она умрет только тогда, когда суд приговорит ее к смерти. И может ли военный суд приговорить к смерти кого-то, единственная вина которого — помогать польским рабочим и быть женой известного антифашиста, участника заговора на Гитлера?

— К сожалению. Может. Но у меня к вам вопрос. Почему ваш отец не вмешивается, когда Гнерлих ее так унижает? — Мок понял, что, не осуждая противников Гитлера, открывается.

— Вы можете этого не понять, — Брендел посмотрел на Мока сквозь пальцы. — Она не желает этого.

— На самом деле я не понимаю, — Мок говорил теперь громче, чтобы его слова донеслись до профессора через пение аккордеониста, который, в свою очередь, информировал гостей заведения о смерти, которая во Фландрии ездит на черном как уголь коне.

— Но вы должны развить мысль! Может быть, я не такой тупой.

— Как же о тупости может говорить знаменитый следователь! — крикнул профессор. — Она восхищается вами.

— За мои расследования? — Мок щелкнул пальцами кельнеру. — Ведь она не может их знать.

— Нет, господин капитан, она восхищается вами за отношение к какому-то недавнему громкому делу. Не сердитесь, но я забыл, о каком деле речь.

— Вот что, — Мок, держа папиросу в уголке рта, взял у официанта две четвертинки ликера и блюдо с тощей селедкой, — о чем вы спрашивали, профессор, на улице. Почему я позволил Гнерлиху так себя вести? Потому что я старый, слабый человек, а эта каналья меня на двадцать лет моложе.

— Но, дорогой господин капитан! — прервал Брендел. — Ведь тут речь не идет о физической силой! Как он может унизить пожилого и столь известного человека, как вы?

— Если не будете меня прерывать, — усмехнулся Мок, — то я вам все объясню. Я нахожусь в подвешенном состоянии. Де-факто сейчас я гражданский, а вы видели, как поступает Гнерлих с гражданскими. Я должен подать на него в суд и обвинить в избиении?

— Ах, уже припоминаю, — профессор выпил очередную рюмку ликера и слегка заикался. — Вы отстранены из-за того дела, о котором я забыл.

— Да, так называемого дела Роберта, — подтвердил Мок и замолчал. Он был на себя зол, что доверился этому рассеянному.

— Знаю, уже знаю! — крикнул Брендел.

— Тише, профессор, тише, — забеспокоился Мок.

— Она как раз восхищается вами за ваше поведение в деле Роберта, — прошептал он, профессор Брендел. — Это был какой-то извращенец, насильник маленьких девочек, а вы его уничтожили.

— Этого мне не доказано.

— Но она убеждена, что так и было, и почитает ваш поступок.

— Это только гипотеза.

— …ваш гипотетический поступок за что-то замечательное! В соответствии с Евангелием! Помните этот отрывок из Нагорной Проповеди: «Блаженны те, кто алчет и жаждет праведности[13]»? Она утверждает, что вы взалкали и жаждали справедливости, потому что этот извращенец мог быть оправдан, а вы этого не допустили.