Когда ты в машине, можно пинать спинку сиденья. Тогда родители сердятся, а не боятся. Когда ты в доме… О, там есть из чего выбирать. Можно огрызаться или грубить, и ты будешь казаться не такой больной. Можно рисовать. Можно взбежать вверх по лестнице, погромче топая ногами, чтобы привлечь внимание, даже если потом придется отлеживаться в кровати минут десять. Можно притвориться, будто ты съела тост целиком, а не засунула под футболку, а потом смыла в унитаз. Можно играть в мальчишеские игры вроде «Звездных войн», в которых есть битвы и космические корабли, и тогда ты будешь выглядеть круто, хотя у тебя нет сил даже ездить на велике.

Ночами труднее. По ночам снятся страшные сны, и, когда к тебе вбегают мама или папа, надо сказать, что приснился волк или грабитель – что-то такое, что снится обычным, здоровым детям, – а не смерть, которая пугает так, что даже голос отнимается и не можешь позвать родителей. Когда снилась смерть, нужно было просто лежать тихо. А в другие ночи можно притвориться, будто ты спишь, когда мама заходит посмотреть на тебя в десять часов вечера, и в час ночи, и в четыре утра. Если завести будильник на айпаде на пять минут раньше маминого, можно сделать вид, что крепко спишь, хотя на самом деле ты полночи читала комиксы «Звездные войны».

Есть сотни способов, чтобы заставить маму с папой не волноваться. Можно самой смазать кремом туфли, почистить зубы и красиво одеться – даже когда ты такая усталая, что хочется только лечь и закрыть глаза. Еще можно говорить о будущем. Папа с мамой любят толковать о будущем, лишь бы оно было недалеко. Если ты говоришь: «Можно, я завтра пойду с вами по магазинам?» – они ужасно радуются, потому что это значит, что у тебя хорошее настроение. Доктор Хьюитт называл это «позитивным настроем», и это был знак, что ты не страдаешь от того, чего все так боятся, – от «нежелания жить». Так что если ты говоришь: «Можно завтра с вами пойти за покупками?» – родители отвечают: «Конечно, отлично!» Но если спросишь: «А можно на следующий год на недельку съездить во Францию?» – глаза родителей становятся грустными, растерянными, они переглядываются и говорят что-нибудь вроде: «Давай не будем строить таких далеких планов, ладно?»

Если ты хочешь, чтобы они не волновались, есть еще сотня вещей, которые делать не стоит. Не стоит кашлять, нельзя позволять себе, чтобы тебя тошнило, и ни за что нельзя говорить, что ты устала и что тебе грустно. Если тебя действительно подташнивает, можно придумать, как это скрыть, а когда бывает по-настоящему грустно, можно эту грусть спрятать.

Словом, можно без труда сочинять что-нибудь для каждого часа. Беда лишь в том, что от этих выдумок устаешь, а вот этого показывать нельзя ни в коем случае. Вот почему порой приходится отдыхать так, как сейчас, – в темноте, в туалете.

Отдохнув, Софи подняла руку, нащупала шнурок, потянула за него и включила свет. Деревянная рукоятка давно уже отвалилась и потерялась, и вместо нее мама привязала одну из своих золотых медалей, выигранных на чемпионате стран Содружества. Медаль раскачивалась и поблескивала при свете голой, без плафона, лампочки.

Из кухни донеслась музыка. Софи улыбнулась. У папы, значит, хорошее настроение.

Через дверь туалета было слышно, что отец подпевает песне, как любой отец на свете. Софи любила мгновения, когда мама и папа были счастливы, хотя папина любимая музыка казалась ей полной фигней. Вообще же, если хорошенько сосредоточиться и аккуратно укладывать эти мгновения в память, их можно потом собирать, как старинные медные монеты или драгоценные камни.

Софи ухватилась за край раковины, подтянулась, села на унитаз и помочилась. Моча сегодня была лимонно-желтого цвета. Она порадовалась тому, что мама и папа этого не увидели, потому что они, конечно бы, испугались. Она спустила воду и старательно вымыла руки в маленькой раковине «пирожком», получившимся из двух обмылков. Потом вытерла руки о джинсы. Через дверь она услышала, как родители смеются в коридоре. Мама сказала папе, чтобы он перестал петь.

Софи забралась на унитаз – взглянуть в зеркало, висевшее над раковиной. Каждый день приходилось смотреть, как она выглядит. Она делала это здесь, где ее никто не мог видеть. Софи сняла бейсболку с логотипом «Звездных войн» и внимательно осмотрела голову. Осталась одна-единственная прядь волос, свисавшая на лоб слева. В зеркале отражались темные круги под глазами, но в этом, наверное, был виноват резкий свет лампочки. Похоже, лицо еще больше осунулось. Софи поднесла пальцы к щекам, провела по скулам и почувствовала, какие они острые. На миг она испугалась, но тут же поняла, что это не связано с лейкозом. Просто на нее так повлияла микрогравитация «Звезды смерти». Это она вытягивает из тебя силу. Наверное, именно так выглядели штурмовики – если снять с них шлемы.

Софи надела бейсболку и еще раз придирчиво посмотрела на свое отражение. Она потерла пальцами щеки, чтобы они разрумянились хоть немного. Потом продумала все, что сделает дальше. Войдет в кухню, скажет папе, какая паршивая у него музыка, а затем поднимется наверх, в свою комнату, и ляжет в кровать. Нет, не так: «У тебя музыка – шигня», – скажет она, нарочно шепелявя, как Руби. Папа улыбнется, встанет на колени и подерется с ней понарошку, а мама будет смеяться, глядя на них. А значит, наступит еще один час, на протяжении которого мама не будет волноваться.

«Шигня», – повторила Софи, копируя Руби.

Манчестер, Спорт-сити, набережная, квартира 12, ванная комната

Том Восс до сих пор помнил, каково ему было в Мехико в шестьдесят восьмом, когда для олимпийской бронзы не хватило одной десятой секунды. Ту горечь обиды он ощущал даже теперь. Она жила у него в груди – жаркая, неотомщенная. Сорок четыре года спустя он продолжал остро чувствовать каждую десятую долю каждой секунды. Единицы времени, как зубья пилы, рассекали его. Другие люди так время не воспринимали. Зубцы пилы сливались для них в неразличимом тумане, а потом, в один прекрасный день, люди вдруг в изумлении просыпались, ощущая, что распилены пополам, словно ассистенты небрежного иллюзиониста. А Том знал, как происходит это распиливание.

Звонок от агента Зои пришелся на то время, когда Том отмокал в ванне, пытаясь заставить сгибаться колени.

– Она опять переспала черт знает с кем, – сообщила агент. – В Фейсбуке об этом трещат напропалую.

– В Фейсбуке? – переспросил Том.

– Это в Интернете, Томас. Социальная сеть. Люди пользуются такими сетями, чтобы обмениваться информацией с друзьями. Друг – это тот, кто…

– Ха, – хмыкнул Том. – Знаю я, что такое Фейсбук. У Зои там куча поклонников, да?

– Девяносто тысяч. Столько было, когда я туда заглянула в последний раз.

Прижав мобильник к уху плечом, Том массировал колени. Воспаленные связки уже не реагировали на втирания мази. Вообще-то Том прекрасно знал, что связки могли бы реагировать лучше при одном условии: если бы несколько десятков лет он применял законы суровой тренерской дисциплины в своей собственной жизни. Настала пора признаться, что у шестидесятилетнего мужика с пивным животом суставы уже не те. Но, черт, на свете полно налоговиков, укрывающихся от уплаты налогов, врачей, курящих самые крепкие «Мальборо». С какой стати ему становиться первым в мире стариком, который прислушивается к себе? В конце концов, он спортивный тренер, а не какой-то там треклятый первооткрыватель.