— Ладно, давайте на этом закончим, — предлагает Следователь, — поскольку я должен вас покинуть. Встретимся вечером у меня в кабинете.

— Я бесконечно восхищаюсь моим другом Следователем, — говорит Поэт-Криминолог, оставшись вдвоем с Литературоведом, — но это человек с глубокой душевной раной. Мы дружим с детства и даже женились в один и тот же день, организовав общий праздник, чтобы отпраздновать наше счастье. Но, к сожалению, несколько лет назад его жена захотела с ним расстаться. По неизвестной мне причине она пожелала жить некомфортно. На самом же деле это вылилось в неразлучную разлуку, как называет теперь мой друг свои отношения с женой. Они все время встречаются и каждую ночь проводят вместе. Заметьте, как поспешно он нас покинул. Иногда он становится одержим одним желанием — встретиться с ней в сквере, или небольшом портовом отеле, где она живет, или в каком-нибудь ресторане, где люди делают вид, что не узнают их. На самом деле все в курсе их отношений и посмеиваются над этой странной страстью, питаемой иллюзией отстраненности от мира. Иногда они часами сидят на берегу моря. Иногда уходят в море на паруснике и возвращаются только ночью. Они проводят время в случайных местах, как говорит мой друг Следователь. Он утверждает, что она ни за что не соглашается снова жить вместе. Вы не поверите, но я их понимаю. Ни семьи, ни детей, ни ответственности — только иллюзия, что они одни в мире! Если хотите, я провожу вас до отеля, где вы продолжите свою расшифровку. Давайте пойдем через верфь, чтобы сократить путь. Кстати, именно здесь строились все «Ураны», а последний сразу же был признан самой шикарной яхтой на сегодняшний день. Посмотрите на ее белые лакированные надстройки, возвышающиеся над низкими портовыми строениями. Подумать только, что все Найи соглашались жить вместе на ее борту — и не только жить, но и писать! Наверное, для этой семейки писать было то же самое, что для других говорить или без конца смотреть на солнце, рискуя ослепнуть.

— Вы правы, — соглашается Литературовед. — Вынужденные все время писать, они ослепли и перестали видеть, что творится вокруг, для них был важен только их собственный мирок. И именно в нем, в этом подземном царстве, они в конце концов пересеклись. Таково мое впечатление, вынесенное из той малой толики, что я успел прочитать.

— Мне кажется, что писательство в этой семье заменило фатальный и религиозный закон.

— Вот именно! Они подчинялись только законам писательства. Этим даже можно объяснить то влечение, которое они испытывали друг к другу, соглашаясь жить вдали от мира на этой штуковине, украшающей теперь сухой док.

— «Уран» — необычная яхта!» — сказал я своему другу Следователю, когда в тот ужасный день мы впервые поднялись на ее борт. Вы не представляете, какое гнетущее впечатление оказывает пустая яхта, где единственным признаком жизни становятся незаконченные рукописи. Но прежде чем вы снова приступите к чтению, давайте присядем на несколько минут на эту скамейку на берегу моря и вы мне расскажете, чем закончилась встреча Юлия и Карла.

— Между двумя братьями все время стояло их детство. Хотя Юлий был старше, это Карл был «сформировавшейся личностью», тем, кому удалось завладеть «правом старшего» прямо с момента появления на свет и узурпировать это «право» с непонятно откуда взявшейся детской самоуверенностью. «Я вышел из живота нашей матери уже вооруженным, тогда как Юлий, ее старший сын, появился на свет абсолютно безоружным, доверчивым», — сказал Карл Най после того, как мы распрощались с Юлием. Над садами Генералифе медленно поднималась заря, вдали виднелась бледно-розовая Сьерра-Невада. «Юлий сразу стал жертвой своего будущего. Он был бесконечно одареннее и даже намного гениальнее меня…» Естественно, он произнес «гениальный» с легкой иронией, вполне оправданной на рассвете, после бессонной ночи, проведенной в бедном квартале Гранады с нелюбимым братом и молодым, умным, сведущим литературоведом. «Юлий, — пояснил Карл, — родился уже гениальным, я же им стал! Десятилетие за десятилетием я с упорством продвигался по единственному пути, слушая того, кто диктовал мне текст». Позднее, — говорит Литературовед, — я скажу вам, кого он имел в виду. И вы увидите, что это имеет огромнейшее значение. «Да, — продолжил Карл Най, — я упорно продвигался вперед, тогда как Юлий делал это играючи, будучи слишком уверенным в своей «гениальности». «Создавать — это прежде всего удивлять самого себя, — всегда говорил мой брат. — Каждая книга, которую пишешь — это окончательное «прощай» всем предыдущим», — вот что утверждал мой старший брат, превратившийся в младшего», — заключил он, когда мы направлялись в отель «Вашингтон Ирвинг».

— Эти слова Юлия напомнили мне ситуацию с Флобером, когда он, устав от всех скандалов по поводу «Госпожи Бовари», в ярости назвал свою следующую книгу «Саламбо». В некотором роде это было «Прощай, Бовари» — иронично и горько.

— Устроить столько неприятностей писателю из-за нескольких шнурков в корсете, свистящих, как змея! На самом деле прокурор и все, кто хотел уничтожить Флобера, почувствовали в его заявлении «Бовари — это я» замаскированную гомосексуальность. Об этом говорится в диссертации одного из моих коллег, которого я встретил во время коллоквиума на тему «Великие самоубийцы в литературе», где Эмма Бовари и Анна Каренина делили первое место.

— Так что же было в cantina в Гранаде? Вы сказали, что просидели там до утра.

— «Знаешь, Юлий, я привел кое-кого, кто обожает твои книги, — произнес Карл. — Он приехал издалека ради встречи с тобой. Этот молодой литературовед восхищается тобой, твоими сочинениями — всеми без исключения — и считает, что тебя нельзя отнести ни к какому течению». Юлий молча выслушал это. В какой-то момент он приподнял голову и подмигнул мне. Затем с усмешкой стал рассматривать Карла. «Итак, ты здесь?» — он снова замолчал. Время от времени он говорил: «Выпьем!», и мы выпивали. «Итак, ты здесь, мой великий младший брат! А вы? Зачем тратите время? Что вы напишете в своей книге? Цитаты? Цитаты — это старые одежды, пропитанные чужим потом. Можете процитировать это! В книгах моего великого младшего брата вы найдете кучу цитат!» — «Ах, Юлий! Ах, Юлий!» — «Ну вот! Каждый раз, когда мы встречаемся, Карл требует, чтобы я молчал. Карлу нужны мирные взгляды. Взгляды, успокаивающие его сомнения. И чем больше хвалят его произведения, тем меньше ему нравится мой взгляд». — «Ах, Юлий, Юлий!» — снова с несерьезным видом вздохнул Карл. «Я заноза в кончике пальца у человека, лежащего на лепестках роз». — «Юлий, не забывай, что этот литературовед мысленно записывает каждое твое слово». — «И пусть записывает! Выпьем и запишем! Поскольку ни одно исследование не может обойтись без цитат, я выдам вам еще одну, хотя не я являюсь ее счастливым автором: «Когда у одного человека спросили, зачем он так много рисует, если люди могут о нем и не узнать, он ответил: «Я буду рад, если найдется хоть один почитатель. Я буду рад, если не найдется ни одного». От этих слов повеяло холодом, и Карл насупился. С этого момента Юлий стал хозяином ситуации и заказал еще одну бутылку и жареную каракатицу. Он ел и пил, бросая неимоверно нежные взгляды на своего брата Карла.

— Так пробудился мой интерес к Юлию, — продолжил Литературовед. — На следующий день, вечером, я снова отправился в cantina. Юлий был там, на том же месте, словно не только всю ночь, но и весь день не покидал заведения. Казалось, он сидит там целыми днями, месяцами и даже годами. Гитаристы играли с необыкновенным азартом; время от времени один из них вставал, подходил к Юлию и тот давал ему выпить бокал вина. В этом не было ничего интересного. Всё, что он делал, выглядело вполне обычным. Юлий не был совершенством. Он не стремился отвлечься от действительности. «Я никогда не прошу Вечности, что не родился четырьмя веками раньше. Что такое для Вечности четыреста лет? Ничего! А для меня это было бы праздником. Я мог бы дышать одним воздухом с Монтенем! Читать вместе с ним его песнь любви к Ла Боэси! Смотреть, как он пишет, и читать высказывания старинных авторов, которых он так беспечно цитирует в своих «Опытах»! Да! Я говорю совершенно противоположное тому, что говорил вам сегодня ночью! Я ненавижу цитаты… и люблю их. Как понять это противоречие? Просто нужно смотреть, кто именно их использует. Одни высказывания становятся необыкновенно привлекательными у одних, и те же самые высказывания — отвратительными у других. То же касается и текстов. К примеру, Карл постоянно прикрывается мифами. Но как он их использует? В каких целях? Мифы не могут служить подпоркой прекрасным цитатам!»