— Однако вы не могли не заметить разницы между будущей и последней, — замечает Следователь. — Второй термин не только всё меняет, но и значительно усиливает наши подозрения. Вы действительно считаете Карла способным…

— Нет, не думаю. Одно дело — рисовать все это в воображении, другое — уничтожить всех близких и себя в том числе… перейти от написанного к делу…

— Вы ошибаетесь, — прерывает его Поэт-Криминолог. — У меня был совершенно необычный случай, когда человек перешел от написанного, как вы говорите, к делу. Одна работница от скуки или ненависти к своей семье начала писать сама себе анонимные письма. Хотела развлечься? Устала от роли «матери семейства»? Никто не знает! Какие угрозы были в ее письмах? Конечно же, разбить ее семейное и материнское счастье. То счастье, которое эта работница в тайне души ненавидела. Но так как никто не воспринимал всерьез эти анонимки, которые по ее замыслу должны были пробудить интерес к ней, то она в каждом письме стала увеличивать дозу. Угрозы стали более конкретными. Она дошла до того, что начала угрожать жизни собственного ребенка. Но никто так и не всполошился. Люди смеются, когда шантаж приобретает огромные размеры. Вполне естественно, что молодой женщине нужно было выполнить обязательства по литературному контракту, который она заключила сама с собой. И тогда она убила своего ребенка! Написанное осуществилось.

— Не думаю, что Карл был настолько «простоват». Вспомните, как он прекрасно знал мифы, — продолжает Литературовед. — «Я не хочу быть «современным» автором, наоборот, я хочу, чтобы меня считали «античным» автором, — говорил он. — Я хочу оставаться как можно ближе к мифам, в которых я у себя дома. Я все люблю в мифах: кровь, людоедство, инцест, многочисленных богов, зеркально отображающих человека. Цель всех моих книг — осовременить античные мифы. Я хочу придать им красоту, очарование, которые возвысят их и сделают доступными для понимания. Возьмите, к примеру, рубрику происшествий. Добропорядочный, как говорят, отец семейства по непонятной причине, — а чаще всего без причины, что еще более непонятно, — убивает своих детей, жену и других родственников… а затем накладывает на себя руки, приговаривая сам себя. Понимаете, отец семейства, как недавно его еще называли, приговаривает сам себя! Так когда же в нем расцвела черная сторона души?» Мы по-прежнему прогуливались по пляжу. Всю неделю, что я оставался у него в Испании, мы только это и делали. Вдруг он остановился и начертил на мокром песке какие-то странные знаки. Кстати, во мне зреет подозрение, что знаки на борту «Урана»… но к этому мы еще вернемся! Карл Най продолжил: «Хотя много веков назад мы пришли к патриархальному обществу, где-то в душе мы все еще сожалеем о матриархате. Я это понял в тот день, когда умерла моя жена Бель. Да, в этот день я пожалел об эпохе, канувшей в Лету, когда правила Царица-Мать, Великая Богиня, явившаяся из Месопотамии, прародительница Афродиты Урании, царица священной горы, где жила Эрикиния, богиня середины лета. Она убила Царя, сблизившегося с ней на вершине горы. Эрикиния Афродита Урания — Эрикиния означает вереск, не забудьте упомянуть об этом в вашей книге, дорогой литературовед, и обязательно подчеркните красный цвет вереска — любимый цвет Царицы-пчелы, убивающей трутня путем отрывания ему половых органов — была одета в красное как в момент ее любовной связи с Анхисом на вершине священной горы, так и во время принесения в жертву несчастного Царя».

— Подождите, подождите! — прерывает его Следователь. — Карл Най, случайно ли, не морочил вам голову? Я прекрасно помню, что когда в Морском клубе он хотел посмеяться над кем-то из своих детей или приглашенных, то именно в мифах, по его словам, находил подходящие примеры. Честно говоря, мне всегда казалось, что у него больше развито воображение, чем память.

— Однако то, что он говорил о Царе, которого принесли в жертву на священной горе, совершенно верно, — продолжает Литературовед. — Карл Най, рассказывая о свергнутом Царе, видел в нем себя. Честно говоря, в семье он ощущал себя свергнутым царем или богом. Каждую строчку, написанную его братом, одним из сыновей или дочерью, он воспринимал как посягательство на свое господство.

— И все-таки вы не думаете, — настойчиво переспрашивает Криминолог, — что Карл Най морочил вам голову? Хорошо известно, что когда автор находит достаточно наивного исследователя, то не может отказать себе в удовольствии запудрить ему мозги. Вы действительно считаете, что, прячась за мифами, он не пытался завлечь вас в пучину и не выстрелить в вас, идущего ко дну литературоведа, из автоматической винтовки?

— Понимаете, — говорит Следователь, — поскольку мы часто присутствовали то на спуске на воду очередного «Урана», то на праздниках, которые он устраивал в Морском клубе в честь счастливого возвращения из круизов, то нам всегда казалось, что Карл Най злоупотреблял своим истинным — или ложным — знанием мифов, чтобы своей эрудицией и заумными речами отсечь всякую возможность общения с такими нормальными людьми, как мы. Таким оригинальным способом он выказывал нам свое скрытое презрение. С ним нужно было пить и слушать.

— Да, — подтверждает Литературовед, — Карл Най всегда немного с презрением относился к людям. Я даже думаю, что в душе он презирал и самого себя или же настолько сомневался в себе, что был вынужден мысленно принижать всех окружающих. Однако я понял происхождение этого горделивого сомнения. Постепенно, слушая его рассказы, я увидел, в чем причина его сомнений и гордости. Всю свою жизнь он бился головой о стенку.

Литературовед на минуту замолкает, чтобы закурить сигарету.

— Этой стеной был Юлий. Несмотря на славу, книги, рецензии, статьи критиков на всех языках, он всю жизнь бился лбом о стенку под названием Юлий. Между братьями стояла не только страшная тайна, которую я почти разгадал этой ночью… я говорю почти, так как эта тайна находится в их сочинениях, словно банковская квитанция, разорванная пополам и тайно выданная в знак признательности двум неизвестным. Карл понял настоящую литературную ценность произведений Юлия и от этого невыносимо страдал. В один из моментов, — а мы по-прежнему находились на пляже в Палсе, — он остановился и на этот раз своей тростью написал на влажном, блестящем от убежавшей волны песке имя Юлия. Он сжал мою руку и долго смотрел, как набегающая волна постепенно стирает имя брата и песок снова становится таким же гладким, как и прежде. Подождите, это не всё! Затем он написал имена Курта, Розы, Франца, Густава Зорна и, наконец, свое и Лоты. И снова схватил меня за руку и сильно сжимал ее до тех пор, пока море не слизало все имена с мокрого песка. «Видели, — спросил он, — здесь все герои вашей книги». — «Да», — ответил я. — «Вам действительно они нужны?» — «Лишь в той степени, чтобы мое исследование оставалось чисто литературным». Он рассмеялся: «Чисто? Вы прекрасно знаете, что чистых исследований не бывает. Любое исследование уже нечистое, — сказал он, продолжая рисовать на песке странные знаки. — А любое литературное исследование строится на письменных останках. Точно так же, как нужно прикоснуться рукой к трупу, чтобы препарировать его, или купить кошку какому-нибудь гадкому мальчишке, чтобы он произвел над ней вивисекцию, так и ваше исследование может быть не чем иным, как литературной бойней, причем более близкой к вивисекции, чем к препарированию. Почему бы вам не дождаться моей смерти? Я — старый человек, моя жена намного моложе меня. Неужели вам трудно дождаться, когда меня похоронят? Для вдовы писателя нет лучшего развлечения, чем вспоминать об отсутствующем! Отсутствие наполняется словами, и это так естественно. А рассказы вдов воспринимаются с гораздо большим доверием, нежели слова живого писателя». Некоторое время мы молча шли по пляжу, как вдруг Най сказал: «Мне не нравится ваша книга. Мне она не нравится заранее!» И, не выпуская моей руки на манер старых, слишком экспрессивных итальянцев, он потащил меня в небольшую cantina в новом порту. «Садитесь, — пригласил он, — и давайте-ка выпьем. У меня здесь назначена необычная встреча, и я хотел бы, чтобы вы на ней присутствовали. Наблюдайте, но ничего не говорите. У меня здесь встреча с будущим… и, как вы позднее поймете, с прошлым — невыносимо ужасным прошлым. Выпьем! Послушайте, — сказал он, когда за первой бутылкой последовала вторая, — как исследователь вы мне вовсе не антипатичны. Вы молоды и даже кажетесь слишком умным. Мои дети, брат — все с усердием пишут, и это, уверяю вас, раздражает меня больше всего. Даже Лота пишет тайком дневник. Все пишут дневники, стихи, рассказы и, ко всему прочему, еще и романы! Вы читали последнюю книгу Юлия?» Я не знал, — продолжает Литературовед, — стоит ли говорить ему, как я восхищаюсь всеми творениями Юлия. И что именно из-за восхищения Юлием я стал читать и его, Карла, книги, а также книги Курта и Розы, а позднее — необычные философские эссе Франца.