– Какие проблемы?

– В лучшем случае меня могут избить.

– А в худшем? – теперь не унимался я.

– Ты должен понимать, что жизнь в центре и в Запретных землях различается, – устало проговорил Скэриэл.

– Я хочу узнать больше о жизни в Запретных землях: какие там правила…

– Правило только одно: выживает сильнейший, – грубо оборвал меня он.

– Это я уже понял, – проворчал я. – Но я хочу узнать, как вы учитесь, как работаете, чем занимаются низшие и полукровки в свободное время, что думают о чистокровных, хотят ли они лучшей жизни, что для этого делают.

Скэриэл недоверчиво проговорил:

– С чего вдруг такая заинтересованность?

Я опешил, начисто забыв о том, что нужна хоть одна убедительная причина для внезапно нахлынувших расспросов.

– Просто… – медленно ответил я, понимая, насколько глупо это звучит, – интересно.

– У тебя что-то случилось?

– Нет, – поспешно произнёс я. – Я что, просто не могу задать тебе вопросы?

Скэриэл сверлил меня долгим взглядом, отчего у меня противно засосало под ложечкой. Было неприятно ему врать. Казалось, что я предаю нашу дружбу. Внезапно Скэриэл поднялся на кровати и резко спустился ко мне, словно боялся, что я сейчас сбегу. Сел он совсем близко, так что я мог дотронуться до его плеча, протянув руку. Я уже пожалел о том, что не стал включать свет.

– Просто знай, – начал он тихим голосом; пришлось напрячься, чтобы чётко расслышать его, хоть мы и сидели рядом, – если у тебя что-то случилось, ты можешь всегда со мной поговорить.

Я медленно кивнул. Скэриэл нежно сжал мою руку и тепло улыбнулся.

Никогда в жизни я не чувствовал себя так погано, как сейчас. И я точно не заслуживал такого друга, как он.

Сегодня я впервые надел мамин шарф в лицей. С её смерти прошло три года, мне успело стукнуть семнадцать, а я всё ещё не мог со спокойным сердцем смотреть на её надгробие. Каждый раз, стоило приехать на кладбище, мне казалось, что всё это так неправильно, несправедливо, что мы не должны быть здесь. Что она не должна быть здесь… Холодный мраморный ангел, прильнувший к надгробию, выглядел изысканно, благородно, но ни капли не сочетался с яркой маминой улыбкой на фотографии.

Шарф был до абсурда нелепым, но всё же я держался за него, словно этот кусок ткани прочно связывал меня с мамой. Я до последнего убеждал себя, что там, на небе – вне всяких сомнений, она в раю, – мама обрадуется, увидев меня замотанным в её подарок.

Странно, но о маме я никогда не думал как о чужом человеке. Между мной, отцом, Гедеоном и Габриэллой мигом выстроилась стена, стоило мне узнать о том, что я потерянный сын Бёрко. Даже раньше я чувствовал, как мы не сходимся характерами. Но мама всегда оставалась мамой. У неё были тёплые руки, нежный смех, забавное чувство юмора, а как она любила танцевать! Включала польку и приглашала меня присоединиться. И, чтобы подыграть ей, я просто дрыгался в такт музыке, чем очень веселил её. К нам обычно приходила Габи, и тогда, взявшись за руки, мама с ней кружилась, заливаясь громким радостным смехом. Гедеон проходил мимо, но, бьюсь об заклад, на его лице появлялась незаметная улыбка. Раньше он чаще улыбался, не то что сейчас. Отец любил такие вечера и с удовольствием позволял маме вовлечь его в этот шумный балаган. Он брал маму за руку, притягивал к себе и танцевал так, словно больше не было никого на свете. Габриэлла кричала рядом, смеялась, прыгала с дивана на кресло, вцеплялась в меня и повисала, как тяжёлый мешок, желая, чтобы я поднял её на руки. Гедеон ворчливо просил быть потише, но сам не спешил покидать гостиную, наблюдая со стороны. Я замечал, как он слегка кивает в такт музыке. Сильвия выглядывала из холла; тёплая улыбка появлялась на её строгом лице. С кухни, хихикая, приходили на звуки музыки и смеха Кэтрин и Фанни. Однажды Гедеон пригласил Кэтрин на танец, заметив, как она хочет присоединиться ко всеобщему веселью, но стесняется хозяев.

Тогда, наблюдая за другими, я хотел поскорее подняться к себе в комнату, но увидел, что Фанни пританцовывает на месте. Вдохновлённый поступком брата, я тоже пригласил кухарку на танец. Быстро взяв меня за руку, она пустилась в пляс. Садовник, Кевин и ещё несколько человек из персонала наблюдали за нами из открытого окна. И, когда уровень веселья переходил все мыслимые барьеры, даже Кевин на лужайке брал кого-нибудь под руку – краем глаза я видел их макушки во дворе, – и они тоже танцевали, заливаясь задорным смехом.

Больше не будет как прежде. В этом доме всё замерло и затихло со смертью мамы.

Я предложил Скэриэлу на днях навестить Кевина. Он поддержал моё предложение и посетовал, почему сам до этого не додумался. По правде говоря, давно следовало это сделать. В день, когда Кевин покидал наш дом, я пообещал, что обязательно навещу его у Томаса, но забыл об этом, потонув в своих проблемах.

В лицее тоже не всё было гладко. Весь день Оливер бродил без настроения. На занятиях сидел, уткнувшись в тетрадь. Казалось, он избегал любого зрительного контакта. Оливия, напротив, сияла, лучезарно улыбалась всем, словно пыталась своим оптимизмом затмить угрюмого брата.

На последнем уроке я получил записку от Леона: «Что с Оливером?»

«Не знаю, может, проблемы в семье?» – уклончиво написал я в ответ.

Леон отреагировал молниеносно: «Может, ему нужна помощь? Давай после уроков поговорим с ним?»

И вот что прикажете делать? Замкнутый круг. Я знал о проблеме Оливера, Оливия знала, даже Скэриэл, но Леон оставался в неведении. И, что смешнее всего, мы все догадывались, что у Кагера не всё гладко в жизни, в семье, но он героически рвался помочь другому. Меня так и подмывало написать: «А тебе самому помощь не нужна?» Но я знал, что поступлю как последняя сволочь.

У меня не было ни малейшего представления, как выкручиваться из сложившейся ситуации. Что ответить Леону? Если Оливер не поставил его в известность, значит, не больно ему этого и хотелось. Хрупкий, беспомощный Леон, ну чем он мог помочь Оливеру? Даже я не мог ничего предпринять; уверен, Оливер пришёл ко мне, чтобы разделить с кем-нибудь свою боль. Он совсем не ждал, что я реально смогу разрешить его проблему.

Леон ждал моего ответа.

«Может, не стоит? Вдруг он не хочет ни с кем делиться? Может, он просто поссорился с сестрой», – попытался выкрутиться я, но звучало неубедительно.

Спустя долгие пятнадцать минут на мой стол вернулась записка: «Возможно, ты прав…»

Не знаю, поверил Леон в это или нет, но в любом случае у него не было выбора. Без моего энтузиазма его запал сошёл на нет.

Сегодня левое запястье Кагера было перебинтовано. Я вспомнил ладонь Оливера и задумался над тем, самостоятельно ли Леон ушибся или кто-то приложил к этому руку. Может, это его дядя, на которого мы со Скэриэлом частенько думали, или очередная выходка Клива, который не унялся после нашей взбучки в туалете.