Не пискнула, не всхлипнула.

Он вообще бы подумал, что она его не поняла, если бы девушка не стиснула уже его пальцы, с неожиданной силой, будто искала себе предмет, за который можно было удержаться.

И в эту секунду, когда из темных серьезных глаз побежали слезы, Эд ненавидел не Сапфиру. Только себя.



Первые секунд десять в моем мире стояла свистящая тишина.

— Нет, нет, не может такого быть… — это орет мое сердце. Как маленький ребенок, думает, если упасть на пол и молотить об него руками и ногами — мир вдруг перестанет быть жестоким.

— Кажется, мудак не врет, — выдает свой беспощадный приговор мое чутье. И это на самом деле самое страшное.

Я вижу по глазам Неберта — ему действительно не по себе. Он и сам выбит из колеи. Кажется, нету у него привычки сообщать новости такого рода.

Я встала из-за стола, лишь бы не смотреть в лицо Антону, лишь бы он не видел этих проклятых слез. Ушла к окну, прихватив с собой со стола пару бумажных салфеток. Нет, некоторые вещи я в себе ненавидела, и вот эту эмоциональность — в первую очередь. Теперь неприятный мне человек в курсе моей слабости. Но боже, как же тошно, невозможно терпеть.

— Когда? — выдохнула я.

— Третьего октября, — негромко откликнулся Антон. Я его лица не видела. И не хотела. Но пришлось повернуться и шагнуть к столу, по-прежнему не глядя на Неберта. Просто я забыла на столе телефон. Поисковой запрос набрала, на дисплей телефона даже глядеть побоялась, выключила экранчик.

— От чего? — глухо поинтересовалась я, глядя как внизу, на детской площадке ползает малышня. У Алекса не было моды жаловаться на что-либо, иной раз мне казалось, что он не хочет, чтобы я знала хоть о какой-то его слабости.

— Ангиосаркома*, — невесело откликнулся Антон. — Обнаружили на ранней стадии, думали, что с терапией удастся протянуть хоть лет пять, но нет. Не удалось.

Алекс… Боже, был бы живой — это был бы твой первый косяк за все наше время вместе. Двинутый на том, чтобы демонстрировать лишь силу — взял и лишил меня возможности оказаться рядом в период его слабости. Я же хотела во что бы то ни стало быть с ним до последнего его вздоха. Но нет. Мне возможности не дали.

— Похороны были уже?

Мало шансов. Обычно вся эта волокита со вскрытиями после смерти длится дня три. Тут же прошло уже семь, но мало ли… Вдруг бывшая семья Алекса провозилась с ритуальными церемониями, и я могу хотя бы с ним попрощаться.

— Были.

Забавно.

Я же знаю, что у Алекса была и бывшая жена, и сын. Нет, я не требовала от них нормального отношения, но неужели Алекс не попросил никого из них позвонить мне? Неужели ни одна тварь не понимала, что это отвратительно — просто не дать мне проводить Его в последний путь. Ладно, жена — её от одного моего упоминания должно было перекашивать, но и Он бы вряд ли обратился к ней. А вот сыночек… Козел. Он же про меня знал. Должен был. Неужели было так сложно? Неужели его мамочка на похоронах бы закатила истерику?

Нет, нужно было проверить. В конце концов, передо мной сидел козел, пытавшийся затащить меня в постель. А сердце иррационально проталкивало надежду, что Антон мне врет и это все очередной маневр озабоченного идиота. Ох, как ему не поздоровится, если это действительно так… Но лучше бы было именно так!

Я ненавижу интернет за то, что информация была всего в одном запросе, поэтому какие-то горячие темы остывали сейчас гораздо быстрее. А сейчас эта моя ненависть обострилась особенно. Некрологи — естественно, есть. Немного — ну, Алекс не был супер-звездой, за которой охотно бегают журналисты, всего лишь крупным бизнесменом, но все же достаточно крупной шишкой, чтобы о его смерти писали. Правда была от меня на расстоянии поворота головы…

Но если бы я не дистанцировалась от всего, что не касается моей рабочей сферы — сама бы уже знала.

Хотя нет, дело было не в работе. Дело было в том, что я осознанно избегала поисков информации о делах Алекса. Во-первых — боялась травить себе душу, во-вторых… Ну, да, он велел в это не лезть, сказал, что если будет нужно — весточку о себе передаст сам. Передал…

На подоконнике кухни я оставила часть своих вещей, которые притащила с работы. Чашку, контейнеры, в которых грела еду, хлебцы для перекусов, фотку в прозрачной стеклянной рамке. С Танькиной свадьбы фотку. Она уже два года стояла на моем рабочем столе.

Я на этой фотографии была упоротая — пыталась поколотить невесту её же букетом. Эта умница как целилась… Бляха, а я ведь… Я ведь сочла это хорошим приколом от судьбы. В духе “Значит, Алекс точно вернется, и уже никуда от меня не денется”. Фотография полетела в стену, во все стороны брызнули осколки.

Фотка была не виновата, Танька была не виновата, а я… Я не могла. Мне смертельно хотелось что-то разнести.

Света, ты здесь не одна, держи лицо…

— Ты-то ему кто? — на выдохе спросила я, пытаясь перехватить накатывающую на меня истерику. Так-то неважно это было, но нужно же было чем-то занять мозг.

— Друг, — просто откликнулся Антон, скрещивая руки на груди. Я чудом не фыркнула. Нет, конечно, Алекс мог приятельствовать с любым, с кем бы ему вздумалось, но этот сопляк на друга Алекса не тянул. Да и тоже мне друг, интересно сколько раз спустил, перебирая мои фотки. Хотя… Фотки как-то к нему попали, может и вправду друг. Но в мой шаблон Его друга Неберт катастрофически не вписывался. Ладно. Плевать.

На все плевать.

— На каком кладбище? — тихо спросила я, разглядывая фотографию в магнитной рамке, закрепленной на дверце холодильника. Одна из немногих фотографий с ним. Кстати — студийная, он сам предложил незадолго до того, как решил уехать… на лечение. Видимо, подозревал, что может не вернуться, решил оставить мне хоть что-то на память. И да, я смотрю сейчас на эту фотографию — приличных размеров, кстати — и я сижу у Алекса на коленях. Помню съемку покадрово. Помню и этот кадр. Горячую тяжелую ладонь на моей талии, от которой по спине бежали мурашки. И он здесь — выглядит ни в коем разе не на свой возраст. Когда я его встретила, даже не поверила, что ему больше сорока. Зрелый, заматеревший — такой мой… И ангиосаркома, которой я даже не могла предположить. Два года с Алексом. Кто-то говорил, что любовь живет три года, а мне казалось, что мне становится только хуже. Мысли скакали суетливо, как горох.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍