Он направил подзорную трубу на новую дорогу, построенную турками. Из Балаклавы жирной черной змеей тянулись обозы в сторону далеких позиций. Увеличительное стекло выхватывало коричневые ранцы солдат, тощие крупы лошадей, похожие на лягушек осадные мортиры, телеги, груженные ядрами и бочонками с порохом. С бессильной обидой лейтенант наблюдал, как до тридцати запряженных лошадей по обочине нехотя тащили огромную осадную пушку. Он понимал, что от желания помочь им двигаться быстрее до реального воплощения – непреодолимое расстояние. Тешила лейтенанта одна хорошая мысль: сегодня русские в очередной раз получат за призывы к всепрощенчеству. Именно таким хитрым способом христиане влезли в доверие к римским императорам, а затем изнутри разрушили империю. Второй раз провернуть подобный сценарий не получится. Наблюдая за движущими войсками, предчувствовал скорое наступление. Оно должно быть внезапным и неожиданным для русских, привыкших к утренним боям. В этот раз штурм назначен на двенадцать, как раз в самый обед.

Вспомнился случай, когда первый раз Кингскот столкнулся с русским. То был пленный солдат, попросивший воды. Найджел дал отпить из фляжки бренди. Солдат поплелся дальше, бережно придерживая окровавленную раненую руку. Лейтенант еще не убивал людей и с интересом смотрел вслед пленному, походившему на гибрид животного с человеком. Отвращение росло настолько стремительно, что лейтенант, не справившись с враждебностью, выстрелил бедняге в спину.

Неожиданно взгляд привлек плавно парящий над низиной у кромки моря сокол. Он выискивал добычу. Вдруг, слегка зависнув над кустарником, камнем рухнул вниз. Так же быстро оттолкнулся от каменистой земли. Пошел вверх, в привычную воздушную среду, туда, где он полновластный хозяин, без конкуренции людей и страха за свою жизнь. В когтях сокол держал извивающегося мышонка. Найджел попытался сравнить действия хищника с человеком: «Сокол не может без земли, дающей пропитание, укрытие от бури и дождя. И человек не может без общества, где происходит жесткая борьба за блага и богатства, за красивых женщин. Урвав что-то ценное, он пытается уединиться, как эта птица, чтобы потом снова вернуться в кипящий котел общественной жизни».

Между тем людское море неспешно тянулось к осажденному городу. Движение началось с палаточных лагерей, расположенных под его высотой, в Балаклаве. В это время сокол, напуганный людьми, направился в спокойное место, где можно в одиночестве расправиться с добычей. Под ним волнообразно двигались людские потоки, поднимаемые неведомой для него силой. Так, пролетев с два десятка километров, хищник оказался возле батареи Дымова. Именно его и видел Николай утром, за три час до штурма Малахова кургана. Кавказский сокол так и бросит добычу. Не воспользуются взятием Малахова кургана и победители. После сдачи русскими южной части города особых успехов ни у той, ни у другой стороны не случится. Мир подпишут в январе 1856 года, но погибшие не станут укором живых из-за своей доблести! Всего погибло за 11 месяцев обороны 83 тысячи человек, у союзников 73 тысячи. Перевес сил в те дни был на стороне союзников: против шестидесятитысячной русской армии сражалось 115 тысяч. А к моменту первой высадки англо-французских войск на крымское побережье точно такой же перевес сил будет у русских. Даже цифры сходятся и угрожающе играют. Людей за числами способны видеть только сами люди. Именно они берегут в своих сердцах память о безвременно ушедших в иной мир. Памятники тому примером, а надписи говорят сами за себя. «Их разъединила победа, а объединила смерть. В этом слава солдат и судьба храбрецов» – такие слова высечены на кресте над братской могилой русских и французских солдат, погибших на Малаховом кургане.

Есть на реке Унже красивое, в то же время загадочное место. Называют его Островом. Река здесь несется, словно испуганный зверь. Когда идешь правым, высоким берегом, со стороны Поповской горы, Остров кажется вытянутым и лесистым. Нужно пройти деревню и остановиться у поклонной часовенки. Природа преображается. Длинная полоска земли чудесным образом превращается в огромный круг. Омывая его, вода шумит, притягивает. Остров напоминает в миниатюре таинственный Китеж, когда-то ушедший внезапно под воду.

Апрель в первый послевоенный год[36] радовал необычной для этих северных мест теплотой.

Николай стоял на высоком берегу Поповской горы, наблюдая ледоход. С тяжелыми вздохами набухшие от воды куски посиневшего льда двигались к середине реки. Потом что-то несколько раз громко треснуло. Показалась долго томившаяся темная вода. С шумом, похожим на ружейные залпы, она вырвалась наружу и стремительно закружила обломки льдин.

Дымов проводил в своем имении под Солигаличем последние дни отпуска. Сегодня прощался с малой родиной, как казалось ему, навсегда. Ничто не держало в любимом краю. Николай отписал свою долю родной сестре, в качестве приданого. Прощался с родительскими могилками на деревенском погосте. Как и год назад, после окончания Морского корпуса, впереди неизвестность, позади утрата. Он мечтал продолжить службу в составе морского экипажа Балтийского флота, и к тому имел основания: орден Владимира с мечами четвертой степени за проявленную в бою храбрость. Но прежде следовало навестить знаменитого родственника, адмирала Невельского, состоящего все так же на службе в Морской коллегии, институте бесполезном, но статусном. Николай рассчитывал получить протекцию адмирала, без которой сложно начинать карьеру.

Черед пару недель прапорщик Дымов подходил к коричневому особняку Невельских на улице Воскресенской, недалеко от Таврического дворца. Остановился в том самом месте, где впервые встретил Лизу, у похожего на согнутое колено поворота. Виделся с нею последний раз с полгода назад, когда долечивался в Кронштадтском госпитале. Затем письма и ожидание встречи. Он заранее сообщил Лизе о месте и времени: в полдень, 14 апреля 1856 года.

С Балтийского моря дул колючий свежий ветер. Высокая влажность усиливала холод. Николай уже полчаса ожидал свидания, пряча глаза за поднятым воротником черной шинели. Раненая нога мерзла и деревенела, но он не обращал на неудобства внимания, так не терпелось обнять любимую. Наконец показался силуэт быстро приближающейся женщины. Он сразу узнал ее энергичную, упругую походку. Страстный поцелуй в губы обжег и мгновенно согрел. Так же как в прошлый раз слуга-матрос открыл плохо поддающуюся тяжелую дверь. Николай попытался помочь, распахнул ее так сильно, что чуть не сорвал c петель. Старый моряк неодобрительно покивал головой. Он же не знал о копившейся все это время, как река подо льдом, внутренней энергии молодого прапорщика. Казалось, сегодня она должна выйти из берегов.

Приняв верхнее платье, старик оставил их одних в сильно натопленной прихожей. Молодые люди не отрывали друг от друга влюбленных глаз. Николай в ту минуту чувствовал необычную решительность. Его уже не интересовала и сама цель прихода к Невельским, как и возможность продолжать военную карьеру. Будущие чины, ордена, имения и премиальные, к чему так стремился только что, оказались совсем не нужны. Сделанное в жаркой прихожей адмиральского дома открытие снимало тяжелый груз забот и, самое главное, необходимость просить за себя. На протяжении всей своей девятнадцатилетней жизни Николай постоянно сталкивался с напоминанием о зависимости от других людей и необходимостью терпеть обстоятельства, покоряться существующим в обществе, в его кругу правилам поведения. Таким способом обеспечивалась жизнь. Возможно, удачная женитьба к годам тридцати пяти, небольшая военная пенсия – и остаток дней доживать в бедном имении с детьми и внуками. Альтернативы для него тогда не существовало.