Сквозь худой потолок землянки пробивался первый осторожный лучик рыжего крымского солнца. Попутно прихватил с собой так необходимую струйку свежего воздуха, напоминающего о прохладном море. Вместе со светом Николай увидел оранжевый, в черную крапинку живой клубок. То облепили камень множество божьих коровок, собирающихся перед перелетом на зимовку в огромные колонии. Он не знал об интересной особенности этих солнечных жучков: в августе – сентябре улетать на север. Есть те, кто от суровой зимы не скрывается в теплых краях, а, наоборот, стремится сохранить себя под толщей снега и льда! Насекомые между тем продолжали шевеление. В их сосредоточенном молчании ощущалась надежность. С детским любопытством молодой офицер в еще не проснувшейся тишине наблюдал, как от желто-черной массы отделился крошечный жучок. Не задумываясь о последствиях столь дерзкого шага, смело вполз на его потную ладонь. Остановился в раздумье. «Неужели герой испугался», – разочарованно вздохнул Николай. Но то был отвлекающий маневр. За разведчиком последовали еще две букашки. «Герой не бывает одинок», – только успел подумать, как над потолком землянки раздался мощный взрыв. Люди, ругаясь, поднимались с пола, стряхивая с одежды пыль и мелкие камешки.

Так начался его второй день на войне. Двадцать седьмого августа 1855 года.

Выйдя из землянки, почувствовал надвигающуюся пелену томящего в лощинах горы зноя. Испытывал на себе его расплавляющую силу еще в Николаеве, куда прибыл из Харькова. Суконный китель даже в полевом варианте был неудобен, принося страдания от тесноты и неприспособленности к жаркому климату. Форма создавалась не для войны, а для парадов.

Плеснул в лицо тухлой водой из стоящего у входа в землянку глиняного кувшина. В глаз попала острая соринка. Заученным движением приложил носовой платок к слезившемуся глазу, чтобы потереть к переносице. Быстро наступило облегчение. Встряхнув кружевной платок, бережно сложил, чтобы убрать в нагрудный карман нательной рубахи. На самое сердце. От лизиного подарка шел только им различаемый пленительный запах. Но открывшаяся «картина войны» заставила остановить приятные воспоминания. В метрах пятидесяти от батареи располагался укрепленный участок на месте разрушенной до фундамента каменной башни. Крепости, которую не успели достроить к войне, как и многие другие оборонительные объекты. Глубокие траншеи многочисленными нитями обвивали весь каменный холм, отчего он становился похожим на муравейник. Хаотичность окопов заканчивалась правильной формы площадками с десятком пушек, в чугунных скобах которых торчали толстые морские канаты. То были знаменитые севастопольские бастионы. Николай хорошо видел, куда смотрели пустые глазницы-дула русских орудий, снятых с боевых кораблей. Внизу, у подножья кургана, на расстоянии не менее километра находились точно такие укрепления с многочисленными окопами и площадками осадной артиллерии. Вражеские орудия отличались не только внешне, но и били раза в два дальше. Английские штуцера тоже имели лучшие характеристики по сравнению с кремневыми ружьями русской армии. Защитники Севастополя компенсировали техническое отставание[21] удалью и пренебрежением к собственной жизни.

Николай мечтал попроситься в отряд ночных «охотников», но не знал, к кому обратиться с подобной просьбой. Командованию не был представлен и начинал нервничать, понимая, что здесь не до него. Предчувствуя приближающуюся грозу, поднял голову к солнцу. Там все было спокойно и мирно. Вдруг в небе показался медленно парящий одинокий кавказский сокол. Не боясь копошившихся внизу людей и чувствуя безнаказанность в воздухе, птица величественно приближалась к Севастополю. Хищник нес в когтях добычу. Мышонка. Николай увидел в этом хороший для себя знак. Мертвая мышь приносила ему удачу!

Несмотря на раннее время, артиллеристы, к батарее которых он приписан, копошились у своих орудий. Другие чистили обмундирование и оружие. Рядом запахло подгоревшим хлебом. Кроме него, никто не обратил внимания на парящую в небе над Курганом большую птицу, вспугнутую под Балаклавой движущимися к Севастополю штурмовыми колоннами. А сокол с белой грудью искал место, где можно утолить голод. Время приближалось к обеду. Солнце между тем светило ярче и безжалостнее.

Самочувствие новичка старожилы обороны сравнивали с положением человека, внезапно окаченного водой. Так случилось и с Николаем. Как только он начал выбирать место своего «будущего героического поступка», что-то, словно стриж, пролетело рядом с лицом. Почувствовал дуновение смерти и вслух громко спросил:

– Что это?

– Пуля, господин офицер, – механически ответил пожилой солдат, отечески посмотрев на юношу.

Дымов снял фуражку и неосознанно перекрестился. Ему стало неудобно перед солдатом за свою неуверенность, и чтобы сгладить происшедшее, он спросил о далеко не самом важном:

– Послушай, почему курган называют Малахов?

Выдержав для большей заинтересованности паузу, старый моряк начал рассказывать:

– Знать, барин, дело недавнее. Годков двадцать назад произошел бунт в севастопольском рабочем экипаже. Взбунтовались, когда объявили власти противочумной карантин. Бунт быстро подавили, а всех офицеров с командиром подполковником Неженцовым разжаловали в рядовые. Только господин Малахов, командовавший там же ротою, в уважение отменной службы, уволен в отставку тем же капитанским чином. Поселился в Корабельной слободе. До самой смерти работал главным надзорным за местным рынком. – Старый солдат посмотрел осторожно на офицера, словно боясь, что его самого заподозрят в участии в бунте, продолжил: – Малахов следил за качеством продуктов, судил обманщиков, а свои справедливые решения оглашал вот на этом самом кургане, который и назвали[22]…

Закончить фразу старый солдат не успел. Совсем рядом прозвучал резкий окрик: «Господам офицерам завтракать!» Николай как ни всматривался, не увидел даже малейших признаков походной столовой. Кругом преобладал грязно-белый цвет, напоминающий чехлы в прихожей дома адмирала Невельского, закрывающие мебель от пыли. Из землянки между тем, с осторожностью полевых сусликов, один за другим выползали офицеры, одетые в несвежие нательные рубахи. Ночной сосед, молодой унтер-офицер с белоснежной улыбкой, приобнял, увлекая в пространство, скрытое под широкой парусиной. Ровный квадрат четыре на четыре метра, обрамленный по периметру небрежно уложенными камнями, служил офицерской полевой столовой. Из мебели – два изломанных стула да пара досок в качестве стола. Пустые кружки и миски лежали тут же, аккуратно сдвинутые к краю. Перед входом два медных котелка, подогревающихся на углях. Офицеры брали кружки с мисками, подходили к солдату, наливавшему им чай из черпака. Затем большой деревянной ложкой аккуратно наполнял другую миску горячей кашей, аппетитно пахнущей бараниной. Не успел выбрать место на плоском камне у стенки землянки, как голосом уставшего адъютанта прозвучала команда: «Господа офицеры!» Николай один подчинился. Привстал, согнувшись вопросительным знаком. В низенькой столовой показался капитан-лейтенант. Николай отметил, только он и вошедший офицер были одеты в кителя. Судя по отданной команде, офицер являлся авторитетным человеком. Высокий рост мешал стоять прямо в низком укрытии. Изящно наклонил вперед гибкое тело, отчего костистое лицо вытянулось, выдвигая вперед выбритый до синевы подбородок. Всем своим видом он внушал независимость и надежность.