Снова хлопнула дверь, я быстро подтянул к себе миску: только сейчас я почувствовал, как зверски голоден. Сколько я уже здесь? Как минимум сутки, даже больше. И за все это время я не проглотил ни крошки. Да и воды не выпил ни капли — потянув­шись к кувшину, я с жадностью напился. Неплохо, теперь можно и перекусить...

К моему удивлению, еда оказалась довольно вкусной — я и не знал, что здесь так хорошо кор­мят. Больше всего еда напоминала плов, особенно вкусны были тающие на языке кусочки мяса. Сюда бы еще немножко перца...

Опустошив миску, я глотнул воды, после чего почувствовал себя значительно лучше. Более того, я даже стал думать о том, что буду делать, если выберусь отсюда. В смысле, если попаду домой. Разумеется, сразу все расскажу Андрею. А потом? Ведь знание о наличии соседних миров произведет настоящий переворот, это будет самое выдающееся открытие за всю историю науки. Мое имя встанет в один ряд с именами Ломоносова, Ньютона, Эйн­штейна. А может, даже слегка потеснит их.

Главное, чтобы все это не попало в ФСБ. Эти парни свое дело знают: сразу наложат на все гриф «Секретно», а то и «Сов. секретно», попытаются ис­пользовать все это в военных целях — не представ­ляю, в каких именно и как, но они найдут способ, в этом можно не сомневаться. А вот для меня все может обернуться довольно скверно. Я ведь сви­детель, к тому же главный, если вообще не един­ственный. Говорят, что ФСБ уже давно не занима­ется устранением свидетелей, но кто их знает. Во всяком случае, верить этим людям на слово не сто­ит. А это значит, что надо сразу поднять шумиху: газеты, радио, телевидение, — так, чтобы уже ни­кто не мог это дело замять. Тогда я и в самом деле имею шанс попасть в учебники. И что самое при­ятное — еще при жизни.

Вероятно, мои мысли были очень глупыми. Но так уж устроен человек — ему не хочется думать о грустном. И что удивительного в том, что я, лежа на холодном каменному полу в тюремной камере, мечтал о светлом будущем?

Проснулся я еще затемно от холода и боли в боку, спать на каменном полу было чертовски не­удобно. Перевернулся на спину, сунул руки под голову. Но заснуть уже не смог.

Перед самым рассветом где-то запел петух. Это было удивительно — здесь, в чужом мире, слышать пение петуха. Немного другое, чем у нас, более хриплое и протяжное — и все равно такое родное. На глаза у меня невольно навернулись слезы. Только сейчас я понял, как же там, дома, было здорово-

Уже совсем рассвело, когда дверь в мою камеру открылась, и хмурый охранник забрал пустую по­суду, другой поставил миску с едой и новый кувшин с водой. Это было приятно: не иначе, у них здесь трехразовое питание.

Позавтракал я с аппетитом, размышляя о том, как обмануть этих типов. Если моими конвоира­ми будут такие же громилы, как в прошлый раз, у меня есть шанс от них сбежать. Не думаю, что эти здоровяки смогут бежать по лесу в своей аму­ниции быстрее, чем я. К тому же на ногах у меня кроссовки, легкие и удобные, а это что-нибудь да значит. Мне бы только попасть в лес...

После завтрака прошло минут сорок, когда дверь снова открылась, вошли четверо стражни­ков. Учитывая, что больше в камере никого не было, мне стало ясно — это за мной.

— Вставай... — сквозь зубы процедил один из стражников.

Я не стал его расстраивать и поднялся.

Остальное мне было уже знакомо: меня подхва­тили под руки и потащили по коридору. Вперед, на­лево, потом направо. Теперь прямо, вот и знакомый мостик. Мне стало немного не по себе,— похоже, меня снова вели к Мастеру.

Так оно и оказалось. Правда, Мастера в пыточ­ном зале пока не было, но это меня не слишком уте­шило: его прыщавый худосочный помощник разду­вал мехами угли в небольшом каменном очаге. Я не мог понять одного: зачем тогда было меня кормить? Или они исповедуют древний принцип — накор­мить осужденного перед казнью?

В зал вошел Дучо, второй помощник Мастера. Увидев меня, злорадно улыбнулся.

— Ведите его сюда... Готово, Мучо?

— В самый раз... — худосочный помощник взял большие щипцы и вытащил из углей раскаленный кусочек металла.

Мне стало совсем нехорошо.

Стражники потащили меня к очагу — я упи­рался, как мог, но это не помогло.

— Головой к наковальне... — распорядился Дучо.

Меня тут же сбили с ног, я упал на колени ря­дом с большой каменной тумбой, на которой был закреплен массивный металлический брусок.

Послышался звон цепи, Дучо задрал мне го­лову и ловко одел на меня тяжелый металличе­ский ошейник. Затем сжал его, меня снова при­ложили головой к тумбе. На мгновение я ощутил у шеи сильный жар — и только тогда сообразил, что происходит.

Глухо застучал тяжелый молоток, края ошей­ника впились в кожу. Ловко расклепав раскален­ную заклепку, Мучо отложил молоток, меня от­пустили.

— Готово, — сказал он, затем взял конец прико­ванной к ошейнику цепи и намотал ее на руку.—Гасклиту на цепи — самое место...—Мучо засмеялся, потом дернул цепь, заставляя меня подняться.

Я встал на ноги, меня трясло от злости. Никог­да в жизни меня еще так не унижали.

— Ты не прав, Мучо, — возразил толстячок.— В петле гасклит смотрится гораздо лучше. Пом­нишь, как дрыгал ногами тот, последний?

— Помню, — сказал Мучо. — Он мне тогда весь пол обгадил.

Взглянув на прыщавого помощника, я оценил расстояние, слегка повернулся и со всего размаха поддел его ногой. Хорошо поддел, качественно, это я понял сразу. Охнув, Мучо вытаращил глаза и со стоном осел на пол, выпустив цепь из рук. Подхва­тив ее, я размахнулся и с разворота ударил концом цепи толстячка. Получилось тоже очень неплохо: толстяк вскрикнул и схватился за лицо, его паль­цы тут же окрасились кровью.

Большего мне сделать не дали. Один из страж­ников коротко и точно саданул меня кулаком в жи­вот, второй стукнул по спине, вырвал у меня цепь и намотал на руку. Два других охранника тут же заломили мне руки за спину.

— Убью... — шипел Мучо, корчась на полу, его прыщавое лицо перекосилось от боли. — Удавлю гадину...

Дучо стоял на коленях и отплевывался, роняя на пол крупные капли крови. Наконец он поднял­ся с колен и посмотрел на меня, его взгляд был полон ненависти. Видимо, цепь раздробила ему че­люсть — губы у Дучо были разбиты, с подбород­ка капала кровь. Захрипев, он подошел к очагу, взял тяжелую кочергу. Его руки тряслись. Ухва­тив орудие поудобнее, пошел ко мне. Я не питал никаких иллюзий относительно его намерений и приготовился к схватке, благо ноги у меня были свободны.

Этого не понадобилось. Едва Дучо замахнулся, один из стражников вытащил меч и коснулся им груди толстяка.

— Не велено, — сказал он.

Дучо тяжело дышал, его глаза пылали злобой. Но меч у груди был хорошим аргументом — засто­нав от боли и от ненависти, Дучо бросил кочергу и отошел в сторону.

— Ай-ай-ай, Дучо... Нельзя же быть таким не­осторожным, — раздался у меня за спиной тихий хриплый голос. — Я ведь всегда говорил, что с га- склитами надо держать ухо востро... А ты, Мучо? Уж от тебя-то я этого не ожидал...