(Молли, но, конечно, позже, годы спустя: «Вы можете себе представить что-нибудь более банальное? Однако Ричард, разумеется, во всем и всегда должен быть как все. Все собирались стать великими писателями, буквально все! А вы знаете, какой по-настоящему ужасающий скелет хранится в коммунистическом шкафу, — в чем заключается страшная правда? А в том, что у каждого старого боевого партийного коня, — знаете, это такие люди, которые, как вам кажется, годами не думали ни о чем, кроме партии и ее интересов, — так вот, буквально у каждого из них где-нибудь припрятана старая рукопись или стопочка листков со стихами. Каждый собирался стать Горьким или Маяковским наших дней. Разве это не ужасно? Разве это не разрывает душу? Все они, все — неудавшиеся творцы. Я уверена, что за этим что-то стоит, если бы я только знала что».) После расставания с Ричардом Молли продолжала его содержать в течение еще многих месяцев, по своей доброте или же из жалости. Его отвращение к левым взглядам в политике, пришедшее к нему весьма внезапно, совпало с переменой в его отношении к Молли — Ричард стал считать, что она аморальна, распущена и богемна. Как бы там ни было, к счастью для нее, у него к тому времени случилась связь с какой-то девушкой, короткая, но получившая определенную огласку, что предотвратило получение им прав на Томми, чем он угрожал Молли. Потом Ричард был снова принят в лоно семьи Портманов и получил, как говорила Молли с ноткой дружелюбного соболезнования в голосе, «какую-то там работу в Сити». Она и по сей день в полной мере не осознавала того, каким могущественным человеком стал бывший муж, благодаря своему решению занять предложенную ему в то время должность. Потом Ричард женился на Марион, очень юной, доброй, милой и спокойной девушке, происходившей из довольно известной семьи. У них родилось трое сыновей.

Тем временем Молли, одаренная в столь многих областях, сначала занялась классическим танцем, но для балерины у нее было неподходящее телосложение; потом она пела и танцевала в каком-то ревю, но сочла, что это слишком фривольно; брала уроки рисования, но забросила их, когда началась война и она занялась журналистикой; оставила журналистику, чтобы участвовать в каких-то культурных мероприятиях, проводимых коммунистической партией; бросила и это занятие по той же причине, что и большинство людей ее типа, — это было невыносимо скучно; стала малоизвестной актрисой и, после многих метаний и страданий, смирилась с тем фактом, что она по своей природе — дилетантка. Источником, питавшим самоуважение Молли, было то, как она сама это определяла, что она не сдалась и не заползла в безопасную теплую норку. В безопасный брак.

А источником, питавшим ее тайное беспокойство, был Томми, из-за которого она вела с Ричардом многолетнюю битву. Ричард особенно осуждал бывшую жену за то, что она уехала на целый год, оставив Томми одного и предоставив его самому себе.

Он сказал, с горечью:

— За этот год, когда ты оставила Томми одного, я много раз с ним виделся и общался…

Она перебила его:

— Я ведь не раз уже объясняла, или пыталась объяснить, — я все продумала и решила, что Томми полезно пожить одному. Почему ты всегда говоришь о нем так, словно он маленький ребенок? Ему уже было девятнадцать с лишним лет, я оставила его в прекрасном доме, при деньгах, все было хорошо продумано и организовано.

— А почему бы тебе не признаться, что у тебя был вагон свободного времени, которое ты прекрасно провела, болтаясь по всей Европе, свободная от забот о Томми?

— Конечно, я прекрасно провела время, а почему бы и нет?

Ричард рассмеялся, громко и неприятно, а Молли сказала, нетерпеливо:

— Боже мой, конечно же, я была рада отдохнуть от сына, впервые с того дня, как я его родила. А почему бы и нет? А как насчет вас, — у тебя есть маленькая прекрасная Марион, по рукам и ногам связанная и привязанная к мальчикам, пока ты делаешь все, что хочешь, — и для тебя совсем другие правила. Я все пытаюсь тебе это объяснить, а ты все не слушаешь. Я не хочу, чтобы Томми превратился в одного из этих чертовых англичан, вечно живущих под гнетом матери. Я хотела, чтобы он от меня освободился. Да-да, не смейся, но это было неправильно, то, что он и я всегда вместе жили в этом доме, всегда в таком тесном общении, когда буквально каждый шаг одного из нас — на виду у другого.

Ричард раздраженно скривился:

— О да, знаю я эти твои убогие теории по этому вопросу.

Тут вмешалась Анна:

— Не только Молли, а и все женщины, которых я знаю, — я имею в виду — настоящие женщины, — боятся, что их сыновья вырастут такими, как… и у них есть все основания для беспокойства.

В ответ на это Ричард бросил на Анну враждебный взгляд, а Молли пристально посмотрела на них обоих.

— Какими такими, Анна?

— Я бы сказала, — пояснила Анна наигранно любезно, — такими несколько недовольными своей сексуальной жизнью. М-м-м… или же ты считаешь, что это слишком жесткая формулировка?

Ричард покраснел, лицо его вдруг стало уродливо темным, и снова повернулся к Молли, говоря ей:

— Хорошо, я не утверждаю, что ты преднамеренно сделала то, чего тебе делать не следовало.

— Спасибо.

— Но что, черт возьми, с ним происходит? Томми не сдал прилично ни одного экзамена, он не пошел учиться в Оксфорд, и теперь он просто сидит, размышляет и…

И Анна, и Молли расхохотались, услышав слово «размышляет».

— Мальчик беспокоит меня, — продолжал Ричард. — Он меня действительно беспокоит.

— Он и меня беспокоит, — сказала Молли рассудительно. — Именно это мы и собираемся обсудить, правда?

— Я предлагаю ему то одно, то другое. Я приглашаю Томми в такие места, где он может завести знакомства, которые пойдут ему на пользу.

Молли снова рассмеялась.

— Пожалуйста, можешь смеяться и фыркать. Но вообще-то ситуация такова, что смешного мало.

— Когда ты говоришь о том, что пойдет Томми на пользу, я всегда сначала думаю, будто ты имеешь в виду его эмоциональное состояние, его чувства. И я вечно забываю, какой ты претенциозный парень, и какой ты сноб.

— Слова не могут по-настоящему ранить, — сказал Ричард с неожиданным чувством собственного достоинства. — Ты ведешь один образ жизни, я — другой. Все, что я пытаюсь сказать, так это то, что я в состоянии предложить мальчику… ну, все, что он пожелает. А ему просто неинтересно. Другое дело, если б он занимался чем-нибудь созидательным с людьми твоего круга.

— Ты всегда говоришь так, словно я пытаюсь настроить Томми против тебя.

— Именно это ты и делаешь.

— Если ты имеешь в виду, что я всегда открыто высказывала свое мнение о твоем образе жизни, о твоих ценностях, о твоем понимании того, что такое успех и как к нему идти, и всякое такое прочее, то да, — именно это, разумеется, я и делала. А с какой стати ты ожидал, что я заткнусь и стану молчать о своих убеждениях? Но я всегда говорила Томми: вот, это твой отец, ты должен познакомиться с тем миром, в котором он живет, ведь он же, в конце концов, существует.