Вторая командировка по заданию Кукеля была связана с уже упомянутым поэтом и публицистом Михаилом Михайловым, отбывавшим каторжные работы в Кадаинских рудниках близ Нерчинского завода. Забайкальские власти разрешили больному туберкулезом Михайлову оставаться в тюремном госпитале, а Кукель позволил ему жить у брата, горного инженера. Но в столицу полетел донос, и в Читу прибыл для расследования важный жандармский генерал.

Его решили немного задержать в Чите (соблазнив карточными играми, до которых тот был большой охотник), пока Кропоткин не съездит к Михайлову, чтобы возвратить его на время к месту каторги. Все было сделано наилучшим образом, и жизнь Михайлову продлили хоть на какой-то срок — он умер в августе 1865 года.

Об этом случае также был отправлен тайный донос в столицу. И вот 7 февраля 1863 года самым важным в пришедшей почте оказалось письмо Кукелю, в котором ему предписывалось сдать дела и немедленно ехать в Иркутск. Ясно было, что речь идет о «потворстве политическим преступникам», а главной виной губернатора оказалось пособничество побегу Бакунина. «Я бы считал себя счастливым, если бы дело кончилось предложением выйти в отставку, — сказал Кукель, прощаясь с сослуживцами, искренне жалевшими о расставании с ним. — Но в политических делах нет закона…»

Многие приехали проводить его. Было грустно. Чувствовалось, что заканчивается период относительного либерализма, надвигается реакция. Спешно завершалась работа комиссии по обсуждению вопросов преобразования системы городского управления, хотя под влиянием последних событий у многих опустились руки. На заседании комиссии собираться стали нехотя, некоторые собрания приходилось отменять из-за того, что не было кворума. Надо сказать, что комиссия была составлена Кукелем не совсем так, как предписывалось циркуляром министра: он предложил обществу самому выбрать депутатов, а не назначил их сам. Наконец, проекты были подписаны и отправлены в Петербург. Этим дело и закончилось, поскольку к тому времени «эпоха реформ» благополучно завершилась.

Транспортная проблема была в середине XIX века главной для администрации Восточной Сибири. Казачьи станицы и поселения крестьян-переселенцев в Приамурье надо было снабжать продовольствием и другими товарами. Достичь их за неимением сухопутных путей сообщения можно было только по Амуру. Еще в 1856 году купец первой гильдии Фридрих Людорф добрался до Амура на одном из коммерческих судов и основал торговое заведение в Николаевске, потом конторы в Хабаровске и Благовещенске, а затем и прибыльное пароходное сообщение по Амуру. В 1861 году по великой реке пошли первые пароходы «Николай» и «Адмирал Казакевич», а через несколько лет предприимчивый купец был назначен городским старостой в Николаевске. Соединив в своем лице власть торговую и административную, Людорф распространил торговлю по всему Амуру и превратился в местного монополиста. При этом за снабжение населения самым необходимым — мукой, солью, порохом — Людорф не брался; об этом заботилось военное начальство, организовывавшее каждую весну сплавы груженых караванов барж в низовья Амура.

Сплав начинался в Сивакове. Здесь сколачивали баржи и, как только пройдет лед по реке, спускали их на воду. Весной 1862 года воды в реке оказалось на два аршина меньше уровня прошлого года: сушь стояла великая. Если дальше уровень еще снизится, вся амурская навигация окажется под угрозой. Кропоткин с большим интересом наблюдал за спуском барж. За один день три партии по 25 человек спустили 12 посудин. На одной из них должны были отправиться в следующий рейс Кропоткин и начальник сплава майор А. Малиновский. Вот деревянная громадина разом грохнула с поддерживающих ее стропил на направляющие и заскользила по ним с ускорением до самой воды; волна высотой аршина два поднялась перед ней валом во весь борт, а потом удерживаемая канатами баржа пошла по воде…

Откуда быть воде в реках, когда снега зимой было очень мало, а весной — ни одного дождя? Сопки курятся, охваченные лесными пожарами, напоминая вулканы. Нельзя не описать в дневнике эту фантастическую картину: «Деревья черными фигурами рисуются на красном фоне, красный отблеск, постепенно ослабевая, теряется сзади в соснах. Одна стройная ель, две-три мохнатые сосенки да два обгорелых дерева, словно два человека, стоящих рядом, рисуются на этом красном фоне; а внизу, под деревьями, огоньки горят и ярко блестят там и сям, разбросанные по горе, промеж темных дерев. Там, подальше, повторяется то же, только дымом застилает, и деревья выходят не так отчетливо. А по другой сопке несколько огоньков разбросано, красных и матовых из-за дыма. Дым отвратительный. Солнца сегодня даже не было видно утром, а небо безоблачное — все дым закрыл. Да и не мудрено… Нет дождей».

После спуска барж есаулу Кропоткину поручено дело совсем иного рода. Иркутский генерал-губернатор К. Н. Шалашников, только что сменивший Корсакова, отправляет его встретить верст за триста от Иркутска партию новых поселенцев, чтобы как можно быстрее после погрузки барж отослать их в Хабаровку, где они перезимуют, а на будущий год отправятся во Владивосток — строить там себе дома и обживать далекий край…

Ему часто приходилось ездить из Читы в Иркутск, из Иркутска опять в Читу. Две столицы, как Петербург и Москва, да и расстояние между ними примерно такое же. Только дорога, конечно, не та… Вот одна из таких поездок — от Читы до Иркутска и обратно, майская, весенняя. Послали в Иркутск с донесением о состоянии дел с амурским сплавом. Как всегда, Кропоткин радовался предстоящей поездке — в этот раз потому еще, что в Иркутске можно было встретиться с Кукелем, ожидавшим отъезда в Петербург.

Свежим утром 4 мая, в шесть часов выехали с ревизором акцизного управления Александром Паулем на тройке. От Верхнеудинска повернули на Кяхту, на границу с Монголией. Там жара и безжизненная степь. От Усть-Кяхты отходит недавно устроенный «кругоморский» тракт, огибающий Байкал с юга, вдоль которого разбросаны «станки» — две-три деревянные юрты, в которых поселены буряты, выполняющие роль станционных смотрителей… Их задача — перевьючить лошадей или верблюдов, напоить проезжающих чаем, предоставить ночлег.

Первый станок, второй… И вот перевал. С него видна система горных хребтов. Их склоны покрыты елями и лиственницами, вершины некоторых из них блестят от снега. На перевале со всех сторон бегут ручьи с прозрачной, холодной водой, бесконечное их число собирается в речку, которая несется с большой скоростью. Вода течет поверх льда, опустившегося на дно. Не сразу удается найти удобное место для переправы. На спуске с перевала снега становились все глубже и глубже, лошади проваливались, падали, люди тоже. За день было пройдено всего пять верст, и люди, вконец измученные, едва дотащились до станка, где можно было высушиться и согреться.

Следующий день был столь же трудным: непролазные снега, а под снегом повсюду вода. Вот она уже стоит озерком, в которое сверху врывается необыкновенной силы поток. Он несется по коридору, между стен в два аршина высотой. Вьюки намокли, лошадь по шею ушла в воду, а ледяная вода стремительно налетает с горы. Промучившись все утро, решили бросить коней и идти назад пешком. Стоит повернуть одного коня, другие уже сами идут домой. Только с помощью встреченного бурята, перевозившего почту в Кяхту, им удалось выбраться из снежно-водяной каши. За три рубля он показал, как подняться на сухой голец и пройти дальше по тропинке, переходящей из ущелья в ущелье, петляя между гигантскими стволами лиственниц.