Это только один из переходов в горах Восточной Сибири, подобных которому было много. В июне 1863 года Кропоткин был назначен помощником начальника сплава, майора и коллежского асессора Антона Малиновского. Наконец-то он отправится на Амур и своими глазами сможет увидеть «дальневосточную Миссисипи».

Путь в низовья Амура начинался на Шилке, в Сретенской гавани, где строились баржи. Утром 17 июня миновали селение Бликин, где форма гор навела Кропоткина (пожалуй, впервые в Сибири) на мысль о воздействии на них древних ледников: склоны долины срезаны почти вертикально, и она похожа на корыто. А дальше, ближе к Сретенску, пошли пейзажи, напоминающие южнорусские степи. Дорога то поднимается, то опускается по холмам, по бокам ее — клочки пашен. Горы на противоположной стороне реки снизу доверху одеты лесами. О селе Сретенском Кропоткин записывал в дневнике: «Городок гораздо красивее Читы: хоть бы одни горы напротив, да красавица Шилка…»

Первое плавание было непродолжительным. Попытка сплава оказалась неудачной: дала течь баржа с пятью тысячами пудов соли. Кропоткин решил было, что не его это дело — сплав, но скоро ему пришлось снова этим заняться, когда было поручено снарядить в Сретенске баржу с мукой и догнать караван, ушедший вперед. На барже — команда из десяти человек, недавних арестантов. Первое время Кропоткин опасался за сумку с документами и деньгами, но потом убедился, что бояться нечего, если общаться с людьми как с равными, не показывая своего над ними превосходства.

Благополучно прошли самое опасное на Шилке место — устье реки Черной, отмеченное подводной скалой; в это лето вода стояла высоко, и баржу пронесло над скалой без повреждений. Но тут же она, попав на песчаную косу, села на мель. Пришлось ее разгружать, вычерпывать воду, а потом грузить вновь.

Чтобы догнать караван, Кропоткин взял почту, сумку с деньгами и отправился с тремя гребцами в крытой почтовой лодке. Гребцы были набраны из тех сосланных преступников, которых Муравьев распределил по казачьим семьям «сынками», решив таким образом умножить земледельческое население в Приамурье. Большая часть «сынков» не прижилась в семьях — они скитались по городам и станицам, занимаясь случайной работой, не брезгуя и грабежами. Первоначально Кропоткин поглядывал на своих гребцов не без опаски, не спал ночами, сидя на руле. Но постепенно убедился, что у прогнанных сквозь строй бездомных бродяг не возникает даже мысли о том, что можно легко разбогатеть, сбросив в воду безоружного офицера и завладев его почтовой сумкой.

…Вот горы отодвинулись от берегов, растворились в дымке. Амур вышел на равнину. По обеим его сторонам, за рядами лозняка — широкое приволье заливных лугов. Одна за другой попадаются на пути станицы. Верстах в четырехстах ниже Хабаровки налетел тайфун, поднявший громадные волны. Шторм заставил начальника сплава и его помощника искать спасения в одной из проток. Двое суток отсиживались в ней, пока бесновался Амур. И все это время не давала покоя мысль о судьбе каравана барж. Почти не оставалось надежды на то, что они могли как-то избежать гибели. Баржи должны были уйти вперед, но прошло уже два дня в быстром плавании под парусом, а река была пустынна. Наконец у крутого берега заметили несколько бревен. Стало ясно, что это следы катастрофы.

Скорее всего, ветер пригнал баржи к крутому берегу, где они разбились о скалы. Если погибли все баржи с грузом 120 тысяч пудов, то на Нижнем Амуре неминуем голод. Доставить продовольствие каким-либо другим путем почти невозможно. А узнать о судьбе барж ничего нельзя — телеграфа на Амуре еще нет.

Между тем нужно, не дожидаясь конца непогоды, что-то предпринять. И Кропоткин спешит в Читу сообщить о происшедшем, чтобы организовать новый транспорт, пока не закрылась навигация. Конечно, баржам уже не удастся дойти до низовьев реки, но можно хотя бы сложить продовольствие где-то в среднем течении, чтобы спустить его вниз весной по первой воде.

Надо преодолеть три тысячи верст: сначала — в лодке с гребцами, меняя их в прибрежных деревнях, попадающихся верст через двадцать — тридцать. Лишь бы до Хабаровки доплыть, а там можно сесть на пароход.

Тайфун между тем не утихал. Особенно высокие валы ветер гнал в широких протоках; против них, казалось, никак не устоять утлой лодчонке. Она взлетала на гребни волн и стремительно летела вниз. Но юный кормовой — мальчик лет пятнадцати — искусно держал направление, лавируя между волнами, которые захлестывали лодку. Воду едва успевал вычерпывать бородатый офицер, торопившийся, несмотря на бурю. И вот место крушения, где волнами были разбиты 44 баржи. Попытались спасти груз, но в бурю это было невозможно — лишь небольшую часть продовольствия удалось вытащить. Около ста тысяч пудов ушло на дно Амура.

Поплыли дальше. Через несколько дней лодку догнал пароходик, капитан которого в приступе белой горячки выпрыгнул на днях за борт. Увидев офицера в лодке, матросы и пассажиры обрадовались и стали просить «его благородие» принять капитанство. Борода придавала солидности — и что делать! — пришлось согласиться. К великому изумлению молодого казачьего сотника, в роли капитана ему не требовалось проявлять никакой власти. Все шло само собой, и не было нужды распоряжаться, угрожать, наказывать. Каждый делал свое дело, ему знакомое и понятное, и в результате пароход шел вперед. Он хорошо помнил, как часто Алексей Петрович, его отец, использовал свое право власти над крепостными. А здесь вспоминались лишь несколько ответственных минут: когда надо было приставать к берегу за дровами и пару раз уговорить кочегаров, чтобы они начинали работать пораньше, с рассветом, как только выступали из утреннего тумана очертания берегов. Он убедился в том, что вполне возможно обходиться без прямого проявления власти над людьми.

Пароход благополучно прибыл в Хабаровку, где капитан-самозванец сдал его начальству, а сам пересел пассажиром на другой пароход. Тот двигался очень медленно, а впереди была большая излучина Амура. Кропоткин решил спрямить ее, проехав по тропе через дикий Газимурский хребет. Это была его, по сути, первая, хотя и очень небольшая сухопутная экспедиция. Впервые он пересек хребет, поднялся на перевал, ночевал в тайге. Триста верст трудного пути, а выиграно всего 10–12 часов! Но и они важны. Нужно было прибыть в Иркутск как можно быстрее, чтобы доложить о неудаче со сплавом.

…В Иркутске ему дали неделю отдохнуть, а потом отправили в Петербург с докладом обо всем случившемся: считалось, что очевидцу, тем более князю, должны поверить, отбросив легче всего приходящую в голову версию о воровстве груза. Приказали скакать на перекладных как можно быстрее. Курьерская «норма» на пути от Иркутска до Петербурга — 20 суток. Ее можно выполнить, если мчаться почти без остановок, день и ночь, независимо от погоды, от состояния дорог. А оно было не лучшим — стояла глубокая осень, и реки начинал покрывать первый лед. Он был еще тонким, непрочным, и крестьяне, прежде чем переправить его через реку около Тюмени, попросили расписку — дескать, офицер никого не будет винить, если вдруг утонет.

Получив бумагу, пошли гуськом на тот берег. Впереди шел молодой парень, пробовавший лед пешней. За ним — Кропоткин с сумкой, полной документов, а сзади, поодаль, крестьяне, связанные с ними длинными вожжами. Они несли охапки соломы — бросить на лед, если он начнет проваливаться. Но все обошлось.