– Кажется, вы одного из них не просто задели, сеньор лисенсиат!

Пятна на ступеньках – одно за другим. И немалые! И какой запашок мерзкий!

– Не знаю! – теперь в его голосе – чуть ли не страх. – В жизни никого не ранил. Меня толкнули, хотели за горло схватить, я увернулся…

Ай да толстячок! Увернулся!

– …ткнул кинжалом несколько раз, кто-то крикнул…

Этот «кто-то» ждал нас внизу, в зале. Точнее, уже не ждал. Знакомо блеснул в глазах свечной огонек. В мертвых глазах. Пустых.

– Он… Он мертвый? Неужели он мертвый, сеньоры? Кажется, сейчас наш герой-лисенсиат в обморок брякнется!

– Так вы же ему все брюхо попороли, сеньор! – хмыкнул я, кивая на окровавленную красную рубаху…

…Черной смотрелась на красном кровь. Как смола. Как деготь.

– Как сюда дошел, странно даже. Видите, он же кишки руками придерживал!

– О-о-о-ох!

Но все-таки дошел, дошел, и даже не упал – сесть попытался. Как раз под тем самым щитом.

– Однако же, сеньоры. – Дон Саладо поднял вверх худой костистый палец. – Не слышите ли вы?…

Да, точно! Во дворе!

– Туда!!!

Хозяина мы уже у ворот догнали. Отвык, видать, ногами двигать, за стойкой да на кухне мозоли оттаптывая. Да и куль бежать мешал – тяжеленный куль!

Видать, был этот куль Его Трапезундскому Величеству подороже жизни!

– Стой! Стой, сволочь! Обернись!

Не обернулся. Только куль к пузу своему прижал. Я так и убил его – в спину.

– Но… Но, сеньоры, разве можно так! – привычно возмутился лисенсиат. – В конце концов, может, он был и не так виновен? Может, его просто заставили?

Я только хмыкнул, дагу о хозяйские штаны обтирая. Заставили, как же!

В дом мы только с рассветом вошли. Так до солнышка во дворе и просидели. И вроде бояться больше нечего, но все-таки…

Ох, скверный же дом! Хорошо еще, ночь теплая да в конюшне пара старых плащей нашлась…

Купчиков мы в подвале нашли – мертвых да голых.

Я так и не понял, когда их, бедолаг, достать успели. Одного прямо в сердце пырнули, а на втором – ни кровинки, задушили, видать. Лежат, страшные, с глазами открытыми, а вокруг чего только нет! Одежа, и старая, и новая совсем, мешки всякие, и деньги, конечно. Какие в кубышках, какие прямо по полу рассыпаны…

Никто и нагибаться за теми деньгами не стал. Даже я!

…А в куле, что хозяин, кол ему осиновый, унести пытался, детская одежа оказалась да игрушки всякие. Схватил, видать, первое, что в руки попалось.

Ох, и пожалел же я, что сразу его убил! Мориски, значит, во всем виноваты? Да они – ангелы небесные, если с этими сравнить!

В общем, вытащили мы бедолаг во двор, плащами накрыли, сеньор лисенсиат принялся молитву бормотать, мой рыцарь – креститься.

А я о цыганочке вспомнил. Ведь как ни крути, она нас спасла. Хоть бы спасибо сказать! Да как скажешь, во дворе ее нет, и в сараях нет, и в доме…

Долго искал, да все никак найти не мог. Пока в старый колодец, что у самого забора, заглянуть не догадался…

Успели! Поняли, что не обошлось без чернявой, – и успели-таки! И не достать ее, бедную: глубокий колодец, а веревка перегнила…

Стоял я, губы кусал, себя, дурака, последними словами крыл. Она меня спасла, а я, выходит, ее погубил?

А что делать-то было? Дверь открыть? Купчики, бедняги, открыли! И поди, не хозяину – ей открыли. Нестарые были еще, в соку самом.

А потом я и на кухню заглянул. Заглянул – и пулей выскочил. Выскочил, на колени рухнул…

Вывернуло меня! Ну, как есть, всего наружу! Еле встал, еле до кадки с водой добрел…

Вот почему мясо в похлебке сладковатым было! А я еще над Доном Саладо смеялся, в людоедов не верил.

Долго в себя приходил, все очухаться не мог, меня уже и звать принялись…

– Однако же, сеньоры, чего делать нам надлежит? – вопросил со вздохом Дон Саладо. – По закону должно бы нам сообщить королеве или кому из сановников ее о сем злодействе…

Вещи мы уже собрали, на одров наших нагрузили, купчиков, бедняг, прикопали, как смогли, я из дров крест связал.

…Про кухню да про то, что в леднике я увидел, говорить никому не стал. И про колодец – тоже не стал. Постоял возле него, «Pater noster» прочел.

Эх, цыганочка!

– Сообщить можно, – неуверенно проговорил сеньор лисенсиат. – Да только задержат нас, причем надолго, ибо законы нашего королевства весьма несовершенны…

Вот уж точно. Как бы нас самих в убийцы не записали!

– Сожжем! – решил я. – Дотла! Чтоб только угли остались.

И не возразил никто.

Труп хозяина прямо в зал втащили, посреди бросили, я за сеном в сарай сходил. Дом, конечно, каменный, да крыша деревянная! И внутри дерева полно. Дерева – и пыли.

Дверь конюшни – настежь. Пусть гуляют лошадки. Может, найдут себе нового хозяина – получше?

Все?

– Погоди, Начо! – благородный идальго вздернул бородку-мочалку. – Не все еще сделано, что должно!

Зашел в дом, вернулся. Со щитом. С тарчем тем самым, который brusttartsche.

– Не должно, сеньоры, оставлять сей славный щит в таком месте. Ибо уверен я, что нечестным путем достался он хозяину сего злодейского замка. Пусть же побудет у меня, пока не найдется для него более достойный владелец!

И снова – никто не спорил.

Ну, все.

Амен!

В ушах у нашего рыцаря начало звенеть аккурат после полудня, когда в церквушке, мимо которой мы как раз проезжали, колокол ударил. Гнусно так звякнул – треснутый, поди! Может, оттого и в ушах у него зазвенело?

Об этом всем Дон Саладо нам тут же сообщить изволил, да внимания мы, признаться, не обратили. И вправду – звенит и звенит, оно, между прочим, к деньгам, особливо ежели в левом ухе. Не обратили, а зря!