В 1970-е — 1980-е годы появилось большое количество методологической литературы, посвященной различным социально-психологическим проблемам[76], историческая психология как отдельное направление исследований была включена в учебные пособия, посвященные общим проблемам исторического познания[77], появились и отдельные конкретно-исторические исследования[78]. Из числа последних большое значение имела монография Г. Л. Соболева «Революционное сознание рабочих и солдат Петрограда в 1917 году», написанная на основе широкого круга исторических источников. Автор рассмотрел эволюцию общественного сознания рабочих и солдат Петрограда от Февральской революции 1917 года к Октябрьской по шкале сознательности/несознательности этих слоев. Г. Л. Соболев выделил социально-психологические факторы — большевистская пропаганда, кризисы Временного правительства, порождавшие представление о хрупкости власти, недовольство условиями жизни, — которые, по его мнению, предопределили переход широких народных слоев столицы на «революционную платформу» и в конечном счете сделали возможным осуществление Октябрьской революции[79].

Что касается социально-психологических аспектов истории советского крестьянства, задача их всестороннего изучения была поставлена в историографических обзорах[80], но крупных работ на эту тему в советской историографии так и не появилось. В 1970-е -1980-е годы вышло в свет лишь несколько социально-психологических исследований, посвященных современному состоянию деревни, выполненных, как правило, не историками. Однако их концепция была изначально задана идеологическими установками и по сути сводилась к констатации позитивных изменений в жизни колхозников в «социалистическом обществе»[81]. Поэтому можно согласиться с мнением московской исследовательницы Т. П. Мироновой, которая подробно проанализировав практически все обращения к социальнопсихологическим сюжетам в отечественной историографии советского крестьянства, пришла к заключению, что актуальность изучения общественного сознания крестьянства была осознана исторической наукой, но не вылилась в специальные работы по этой теме[82].

В 1990-е годы историческая психология превратилась из узкоспециализированного направления в советской исторической науки в широчайшую отрасль социокультурных исторических исследований. Огромную роль в этом сыграл прежде всего общий интерес отечественных историков к социокультурной тематике, которая долгое время оставалась на периферии исторических изысканий. С 1990-х годов все больше отечественных специалистов обращается к изучению культуры, повседневности и духовной жизни в их исторической ретроспективе. В это время изменяются структура и стержневые сюжеты и проблемы исторической психологии. Значительное влияние на ход этих процессов оказало знакомство отечественных специалистов с достижениями западной историографии. Среди множества идейных потоков, обогативших отечественную науку, представляется возможным отметить несколько магистральных течений — более всего, как нам представляется, сказавшихся на ее эволюции, — в изучении социокультурных реалий XX века. Во-первых, отечественных ученых и ранее интересовал опыт школы «Анналов» в изучении менталитета и исторической антропологии. Однако, если в советский период его применение было делом преимущественно избранных медиевистов, то начиная с 1990-х годов подходы историков школы «Анналов» переносятся отечественными авторами и на другие периоды истории, представляются как универсальный инструмент познания прошлого. Общий интерес российского читателя к этим направлениям мировой исторической науки выразился в появлении ряда просветительских публикаций по теме[83]. Прежде всего ученых заинтересовала концепция менталитета, в котором многие авторы пытались отыскать истоки драматических и судьбоносных изменений, произошедших в российском обществе в XX столетии[84]. Во-вторых, большое влияние на историческую науку имела западная трактовка корней деспотического политического строя в СССР через обращение к различным теориям тоталитарного сознания[85]. Проблематика этих работ восходила к трудам X. Арендт, еще в 1950-е годы писавшей о политизации всех сфер человеческой жизни (в том числе и сферы общественного сознания) в тоталитарном обществе. Нередким в этих работах было использование психоаналитического инструментария как средства познания истории. В-третьих, это интерес историков к языку. «Лингвистический поворот» отразился и на изучении реалий сталинской России. К тому же активные усилия самого режима по внедрению в общество нового «революционного» языка оставили немало следов. В 1990-е годы появляются работы, авторы которых анализировали язык и поведение людей советской эпохи[86]. Таким образом, в первое постсоветское десятилетие — время серьезных перемен — значительно расширилась проблематика социокультурных исследований в России, изменились терминология и инструментарий исследований. Впрочем, следует отметить, что были ученые, которые продолжали плодотворно развивать свою научную деятельность в русле исторической психологии. Для нашего исследования особенно важны выполненные в таком ключе работы И. С. Кузнецова, Т. П. Мироновой и С. В. Ярова, посвященные исторической психологии крестьянства в 1917-1920-е годы.