Ляле было лет тридцать пять. Одинокая старая дева. Она зарабатывала тем, что рисовала портреты не очень трезвых туристов или детей – девочек в коронах, мальчиков в рыцарских доспехах. Ляля зарабатывала мало, портреты делала откровенно халтурно, но других знакомых художников, у которых можно было бы часами стоять за спиной, у Нины не было.

Не в сезон Ляля выходила на свое привычное место и рисовала море. Нина стояла рядом и чуть не умирала от восторга. Лялины пейзажи не шли ни в какое сравнение с ее принцессами в коронах – они были потрясающими.

Иногда Ляля набиралась смелости и вывешивала свои пейзажи на продажу. Их никто не покупал, она страдала и часто плакала. Собственно, поэтому ее и сочли сумасшедшей – она плакала, и когда рисовала доспехи и короны. Детям было все равно, даже любопытно – сидит взрослая тетя, рисует и плачет, а родители старались быстрее забрать рисунок, заплатить и уйти.

Ляля, когда совсем не было клиентов, давала Нине то мелки, то кисточку и показывала, как нужно класть тени, как чертить горизонт. Бросала взгляд, подправляла. Так Нина училась. Ляля оказалась хорошей учительницей, она привила девочке любовь к краскам, к пейзажам, к мору, вечно грязному, часто штормящему, но такому прекрасному на ее рисунках. Она не отбила у Нины охоту, а возбудила в ней интерес и даже поселила в ее сердце страсть к этому искусству. А что еще требуется от учителя?

Тамара, конечно же, узнала об увлечении дочери, но сочла это невинным занятием и даже приплачивала Ляле какую-то копеечку, как няне, которая посидела час с ребенком.

Нина любила приходить к Ляле в гости – та жила с кошками и досматривала за больной матерью. Мать болела долго и тяжело, из-за этого Ляля не смогла выйти замуж и родить детей. Мать чувствовала свою вину и тоже часто плакала. Дом был захламленный, с запахом нищеты. В единственной комнате были разбросаны кисточки, грязные тряпки и подрамники. Повсюду ходили тощие, вечно голодные кошки. Но Нине там было хорошо. Она часто стояла на бульваре с огромной картонной коробкой, помогая Ляле раздавать котят. Коробка с котятами была такой же неизменной декорацией, как и художница с мольбертом на набережной.

Пока Лялина мама плакала дома, не в силах дотянуться до тазика, заменявшего утку, ее дочь плакала на бульваре, рисуя очередную корону на портрете носатой черноволосой девочки, которая на бумаге превращалась в голубоглазую блондинку с тонкими чертами лица.

Пару раз Нина приносила котенка домой, но мама была категорически против и даже один раз строго сказала, что если дочка еще раз принесет котенка в дом, то она ей запретит ходить к сумасшедшей художнице-кошатнице.

Ляля много раз говорила Нине, что у нее есть талант, что ей нужно рисовать, учиться, заниматься, смотреть альбомы по искусству, срисовывать, ходить в музеи. Нина только однажды передала маме Лялины слова, но Тома только хмыкнула и подняла бровь:

– Рисуй сколько хочешь. Кто тебе не дает? Вот получи нормальную профессию и рисуй себе, пока мужа и детей нет!

Нина кивнула, запомнив, что художник – это не «нормальная» профессия, а так, не пойми что. Занятие для сумасшедшей Ляли-кошатницы, старой девы.

* * *

– Тетя Ася, можно я приеду? – позвонила Нина крестной.

– Это кто? Алле! Кто это?

– Это Нина, дочка Тамары.

– Нино! – закричала Ася. – Где ты? Что ты говоришь?

– Можно я приеду? На несколько дней. У вас поживу.

– Зачем ты мне звонишь? Приезжай и живи, сколько хочешь! Что-то случилось у тебя?

– Нет. Просто Натэла прислала приглашение на свадьбу.

– Натэла? Дочка Мэри? Она замуж выходит и свадьбу устраивает? Это ты так шутишь?

– Нет, правда, я сама удивилась.

– А чего она тебя позвала? Хочет всему миру сообщить, что замуж выходит?

– Видимо, да. – Нина улыбнулась: она искала какие-то скрытые мотивы, а ведь все так просто объясняется, тетя Ася права. Натэла просто хотела, чтобы о ее свадьбе узнали все.

– Я скажу Рафику, он тебя встретит! Когда ты прилетаешь?

– Да не надо! Я сама доеду!

– Слушай, не морочь мне голову! Я сказала – Рафик встретит, значит, так и будет!

Нине оставалось только согласиться. Она купила Натэле в подарок красивое блюдо, обмотала его платьями, чтобы не разбилось, и полетела домой, не зная, что ее ждет и зачем она вообще это делает.

* * *

Нина вышла из самолета. Ноги подкашивались от волнения. Еще десять минут, и она будет дома. В своем дворе. Но не в своей квартире, которую продала после смерти мамы под крики, проклятия и причитания тети Аси.

– Зачем ты это делаешь? Ты пожалеешь! Пусть будет квартира. Я зайду, приберу, все будет готово к твоему приезду! – уговаривала ее тогда крестная. – Смотри, на этом диване Тома умирала, а ты его продавать хочешь! У тебя рука поднимется?

– Поднимется, тетя Ася. Я сюда не вернусь.

– Детей родишь, на море захочешь повезти, куда поедешь? – не сдавалась тетя Ася.

– Еще неизвестно, когда рожу. И сюда точно не привезу. После вашего моря все дети с поносом под капельницей в больнице лежат, – огрызалась Нина.

– Слушай, зачем ты так говоришь? Зачем обижаешь? Ты купалась, все дети купались, ничего, выжили, а твои, видишь ли, поносом болеть будут!

– Какие дети? Может, у меня вообще детей не будет! – Нина уже чуть не плакала.

Она физически не могла находиться в квартире, где пахло лекарствами, где еще чувствовалась рука Томы. Не могла сидеть на диване, где в течение долгих месяцев умирала ее мама, где ничего не изменилось и не изменится никогда. Даже плитка в ванной останется прежней – ее клал еще Нинин отец, когда они только въехали в эту квартиру. Каждая чашка, каждая ножка стула здесь напоминали о маме. В этой квартире Нина так остро чувствовала свое сиротство, что начинала задыхаться – дышала, но липкий воздух, который звенел от зноя, не проникал в легкие, и становилось так плохо, будто Нина перенимала боль мамы. Она даже ночевать здесь не могла, потому что чувствовала, слышала, как мама ходит по комнатам, варит кофе на кухне, включает вентилятор. Нина засыпала раскрытая, сбросив одеяло от жары, но просыпалась всегда под одеялом, как будто мама зашла к ней, как в детстве, и укрыла. Нет, она бы этого не смогла выдержать.

Но про поносы Нина сказала правду. Все дети в городе знали, что нельзя пить из-под крана и нельзя глотать морскую воду, иначе поедешь в больницу, где медсестра воткнет тебе в руку иглу, поставит капельницу и через два часа отправит домой. Летом, в сезон, в больнице не было свободных мест.

– Эх, локоток-то близок, а не укусишь, – сказала Нине тетя Ася, когда та сидела на ее кухне и пересчитывала деньги, полученные за квартиру.

– Тетя Ася, погадайте мне, – попросила Нина.

– Не буду, – отказалась крестная. – Иди в церковь лучше сходи, свечку поставь.