— Где вы были четырнадцатого мая между тремя часами дня и девятью вечера? — спросил один из них, не теряя времени и не скрывая цели своего прихода.

— Может, сядем? — вопросом на вопрос ответила я.

Садиться они не захотели. Нет, они не Гурский, совсем не Гурский. Тот по крайней мере знает, что я просто не умею говорить стоя, виновна я или нет. Нуда ладно, пусть стоят. В прихожей еще валялись наполовину распакованные чемоданы и дорожные сумки, хорошо, что я успела извлечь из них грязное белье и отнести в ванную — хоть этим не скомпрометировала себя, а то переживала бы еще больше.

Итак, они остались стоять, я же села. Хорошо, что мне не пришлось вскакивать и бежать рыться в записях, чтобы проверить, где же я была в указанное время. Я и без того прекрасно помнила, где была и что делала четырнадцатого мая. Это было всего три дня назад, я как раз возвращалась на родину.

Ничего не скрывая, всем видом показывая, что готова помочь следствию, я благожелательно стала давать показания.

— Была я в разных местах и время проводила по–разному. — В Дании, в Германии и в Польше, весь день в дороге. Желаете в подробностях?

— Желаем.

— С парома в Варнемюнде я съехала в четырнадцать пятьдесят, а поскольку толкучки не было, в пятнадцать уже оказалась на автостраде.

С удовольствием, не опуская мелочей, я им описала все перипетии своего путешествия — а они, стоя, слушали, болваны! — закончив тем, как в двадцать один час сидела в щецинском ресторане и ужинала.

— Вы откуда ехали?

— Из Дании.

Они помолчали. У меня создалось впечатление, что мои подробные показания им ужасно не понравились. Готова держать пари — в глубине души… нет, не так Лучше: из глубин души они с усилием изгоняли надежду, что это я шлепнула Вайхенманна и представлю фиговое алиби. Надежда цеплялась когтями и зубами, а они в растерянности не знали, чем ее заменить. С таким действительно трудно примириться.

Мое доброе сердце дрогнуло. Мельком подумала: хорошо, что у меня есть привычка не выбрасывать весь тот мусор, который у меня остается от поездки. И никогда не буду выбрасывать!

— Панове, я же все понимаю. В этой игре очень высокая ставка, и не всегда стоит принимать на веру глупости, которые наболтает подозреваемый. Не стану притворяться, что удивлена вашим приходом, и честно признаюсь: уже много лет при виде этого типа, когда он был еще живым, меня трясло от омерзения. И я бы собственными руками перерезала ему горло, да побрезговала бы к нему даже прикоснуться. Вы начнете искать доказательства — я знакома с методами расследования и облегчу вам задачу: вот счета из отелей, где я останавливалась, и их номера телефонов; границу вам придется взять на себя — я не знаю, что и где там теперь отмечают, но фотокамеры и другие пакости у них наверняка есть. Машина моя стоит в гараже, при номерах, можете оглядеть ее, и, если не ошибаюсь, там, в машине, билет на паром и квитанция со стоянки. А вот мои документы… Ага, и прочие бумаги.

Они не пренебрегли добрым советом. Внимательно и со знанием дела пересмотрели всю вытряхнутую мною из чемоданов и сумок макулатуру, все еще не произнося ни слова. Потом наконец сели. Помолчали и малость помягчели — то есть не были уже такими официальными. Не скажу, что совсем расслабились, но наполовину — точно.

— Вы знаете Вальдемара Кшицкого? — спросил один из следователей. Их фамилий я так и не узнала.

— Что вы спросили?

— Я спросил, знает ли пани некоего Вальдемара Кшицкого?

Я живо заинтересовалась.

— А он кто? Я не помню такого имени и никогда, кажется, не слышала, но, возможно, знаю человека в лицо. Без фамилии.

— Как это? — удивился один из парпей. — Вы узнаёте людей только по лицу?

Ну не идиотский ли вопрос! Снисходя к этому недоразвитому, я объяснила, что ничего в этом странного нет: ведь может же быть, что некоего Вальдемара Кшицкого я встречаю несколько раз в год в магазине «Сад–огород» или чуть ли не каждый день при уборке мусора на нашей улице? И откуда мне знать, что провизор в ближайшей аптеке не Вальдемар Кшицкий?

Похоже, я малость рассердилась, и они это заметили. Задавший вопрос еще больше смягчился.

— Вальдемар Кшицкий — ассистент режиссера, в последнее время сотрудничал с убитым, то есть с Вайхенманном. Вы его знаете?

Я глубоко вдохнула воздух, чтобы успокоиться, и отрицательно покачала головой.

— Нет. И даже если когда его видела, не обратила внимания на этого человека. Ему сколько лет?

— Около тридцати пяти…

— Нет, не помшо. И нет смысла пытаться вспомнить. Разумеется, вы мне не скажете, зачем он вам?

Оба ушли в глухую молчанку. Видимо, мое отсутствие в стране, основательно документированное, а значит, полная невозможность личного контакта с Вайхенманном и незнакомство с Кшицким здорово подпортили органам уже сложившуюся у них версию убийства. Хотя, возможно, они и не поверили, что я не знаю Кшицкого: ведь могла и солгать. И все же — по какой причине они так твердо поверили в мою причастность к убийству, почему решили, что прикончила его именно я? Очень интересно, но ведь не расколятся…

— Понимаю, вам очень неприятно, что не я его кокнула, — как можно искренне произнесла я. — Мне знакома боль, которую испытываешь, когда рушится твоя концепция. Наверняка досконально проверите каждую деталь моих показаний, авось я где‑то наврала. Напрасный труд! Я действительно была в пути и не могла этого сделать. Но неужели за всю мою искренность вы даже не намекнете мне, как именно его прикончили? Слышала я, что он лежал у задней двери своего дома — того выхода, который ведет в сад. А почему он там лежал? Что его уложило в таком неподходящем месте? Огнестрельное оружие? Яд? Удар по голове тяжелым предметом? Должно быть, именно что‑то такое существенное, потому что никто из знакомых не упоминает ни об инсульте, ни об инфаркте, ни о каком‑нибудь случайном падении. Насильственная смерть! Молчите? Может, оно и правильно, тем более, как честная женщина, сразу предупреждаю: даже если расскажете мне, помогать вам в поисках убийцы не стану, но и мешать не собираюсь. А почему помогать не стану? Пальцем не шевельну для наказания благородного рыцаря, избавившего мир от ядовитой мрази. Но как бы все же хотелось знать правду от компетентных лиц, а не слушать все эти сплетни и досужие вымыслы. Знали бы вы, чего только о нем не плетут!

Нет, не понравилась я этим стражам закона — сразу видно. Собственно, им оставалось лишь распрощаться и удалиться, а они отчего‑то медлили — возможно, расставание с большой надеждой требует от людей и сил и времени. Я решила использовать этот момент в своих целях.

— Ну! — деликатно поднажала я. — Слышала — его застрелили. Наверняка не из лука и не из пращи. Правда или нет? Если не хотите говорить, панове, и не надо, узнаю от людей, пусть и в искаженном виде. Но ведь в любой сплетне есть доля правды. А вы бы сказали мне четко и ясно. И тут вдруг выяснится — я что‑то знаю, чему и сама не придаю значения, а для вас это окажется существенным. Что‑то о мотивах, фактах, пусть даже о частичке факта…