к коридорной стене. Я резко останавливаюсь, наблюдая за разворачивающейся на моих глазах сценой. Мэл держит ее так, как фермер держит скот: грубо и равнодушно, но Кэтлин тяжело дышит. Полуприкрытыми глазами, в которых плещется похоть, она пытается вывести его на решительные действия. Сестра тихо стонет, вздрагивает оттого, что потеряла контроль на собой, и густо краснеет. Мэл глядит на нее как на погрызенную игрушку. На знакомую старую игрушку, которую жалко выбросить из-за воспоминаний, но играть с ней дальше уже неинтересно.

– Как учеба, Кики? – с горечью в голосе спрашивает он, словно ему претит морочить ей голову.

Тогда почему он все-таки морочит?

Он прекрасно понимает, какие вызывает у нее чувства, и меня это волнует, потому что я вижу, сколько он имеет власти. Кэтлин сейчас в клетке, но Мэл – соглядатай, сторож, удерживающий ее в глупых мечтах и не дающий ключ.

– Отлично, – у нее дрожит голос. – Я… я пыталась до тебя дозвониться. Приходила после воскресной мессы. Твоя мама сказала, что ты занят.

– Так и есть.

– Но, вижу, для Авроры у тебя время нашлось. – Она снова алеет. В ее голосе нет ни капли злости. Только отчаяние.

Моя преданность разрывается между парнем, которого она любит и который пытается мне помочь, и сестрой, что сходит из-за него с ума.

– Она предпочитает имя Рори. – Мэл убирает от лица Кэтлин локон и прячет его за ухо.

Я хочу надавать ему по яйцам, чтобы защитить ее чувства, а потом стукнуть по колену, чтобы защитить свои.

– Извини, Рори. – Она встревоженно мне улыбается и тут же переводит взгляд на него, словно боится, что он растворится в воздухе. – Я скучала по тебе.

Она по нему скучала.

Она любит его.

Я не могу так с ней поступать. Не смогу целовать его, спать с ним или делать с Мэлом все, что заблагорассудится. Потому что я уеду, а она останется. Потому что Кэтлин славная, но даже не будь она славной, все равно остается моей сестрой.

Я бреду на цыпочках на кухню, не показывая вида, как от их вроде бы дружелюбной беседы в груди минута за минутой что-то рушится.

– Останься, – приказывает Мэл у меня за спиной. Тон его голоса уже не такой любезный.

Я замираю, но не поворачиваюсь. Видно, что у Кэтлин к нему сильные чувства, а я хочу показать, что не представляю для нее угрозу.

– Ребят, вы вроде… – начинаю я.

– Ничего. – Мэл вносит ясность: – Мы просто друзья. Верно, Кэтлин?

Она прочищает горло, разглаживая платье. Мое сердце рассыпается на части. Бедняжка.

– Конечно.

Ну какой кретин. Не успеваю опомниться, как Мэл оказывается подле меня и кладет руку на мою поясницу. Он подталкивает меня к кухне, оставив Кэтлин одну. Я на ходу поворачиваюсь к сестре, и она вяло улыбается, жестом показывая идти без нее.

– Я только умою лицо, – бормочет она. – Может, выключу радиатор. Немного взбудоражена.

Я сажусь за обеденный стол и жадно рассматриваю висящие на стенах семейные фотографии. Но на них нет никого, похожего на Глена. Только Кэтлин и ее мама, Кэтлин и их собаки, Кэтлин целует в щеку юного Мэла, на лице которого ужас и самое искреннее отвращение, как у всех мальчишек его возраста. Даже ребенком Мэл вызывает у меня трепет. Что, черт возьми, со мной не так?

Очевидно, все. Он копия моего папы.

Моя сводная сестра наливает нам чай и угощает песочным печеньем, пытаясь завести беседу. Она рассказывает, что учится на ветеринара, и шутит, что Мэл наймет ее, когда в будущем возьмет на себя бразды правления семейной фермой.

– На самом деле это Мэл посоветовал мне стать ветеринаром. Помнишь, Мэл? Тот день, когда я пыталась спасти голубя? По-моему, это случилось под Рождество, когда нам было одиннадцать.

Мэл глядит на меня.

– Да. Точно.

Он не помнит. С лица Кэтлин не сходит нетерпеливая улыбка.

– Он просто скромничает. Мэл, погоди, пока я получу диплом. У тебя столько овец и коров. Если постараешься, от них будет много пользы. Сдача земли в аренду другим фермерам не самое удачное вложение денег. Я могу помочь.

– Я музыкант. – Он выливает в чай полкоробки молока и пристально смотрит на чашку. – Ферма меня не интересует.

– И все же иногда ты помогаешь Бойлесам.

Мэл пожимает плечами.

– Да, когда им нужна помощь. А еще я иногда хожу посрать. И это вовсе не означает, что я хочу становиться сантехником.

Я прыскаю и чудом не разливаю по столу чай. Чудом.

– Ну какой из тебя музыкант, Мэл? Ты не хочешь быть певцом и не продаешь свои песни, даже когда тебе поступают предложения. – С красными щеками она хлопает ресницами.

Пару минут они пререкаются на эту тему, как вдруг Мэл прерывает поток вопросов Кэтлин, ее аргументов и говорит:

– Мы вообще-то хотели спросить, не могла бы ты поделиться с Рори воспоминаниями о Глене. Она ведь никогда с ним не виделась. Разумеется, если ты не против.

– О, конечно. Я не хотела сама поднимать неудобную тему. – Она улыбается, повернувшись на стуле ко мне. – Конечно, Рори, спрашивай что хочешь. Что тебя интересует?

– Хм… – Я хлопаю под столом себя по коленке. – Каким он был?

Вспоминал ли меня?

Скучал по мне?

Интересовался мной?

– Лучшим человеком на свете, Рори. У нас были замечательные отношения. Папа славился язвительным чувством юмора и огромным музыкальным талантом. На самом деле я знаю только одного парня, который оказался талантливее его. Это Мэл. Папа привык называть меня наггетсом, потому что в детстве я была низенькая и пухлая. Мэл, ты помнишь? Я еще долго на него обижалась.

Кэтлин протягивает руку и сжимает плечо Мэла. Он в то время смотрит на меня. Кэтлин разговаривает со мной немного отчужденно, но я списываю это на ее огорчение, потому что Мэл заявился к ней со мной.

– У него были веснушки, как у нас? – спрашиваю я. Теперь вопрос кажется тупее, чем звучал у меня в голове.

Дело в том, что я никогда не видела своего папу. Совсем. Мама рассказывала, что у него темные волосы, светлые глаза и три подбородка. Да, из этой женщины вышел бы великий поэт.

– Нет, – посмеивается Кэтлин. – У него было бледное и гладкое лицо. Веснушки у меня от мамы.

Очевидно, мои мне тоже достались от мамы.

– А у тебя есть его фотография? – Я нервно перебираю пальцы под столом.

– По-моему, нет. – Сестра морщит нос. – А ты ни разу его не видела?

Я качаю головой, пытаясь проглотить ком в горле от подступающих слез.