В общем, надо быть осторожной, открывая устриц.

Палома терпеливо потыкала ножом по краям раковины, пока не нашла место, где можно всадить нож. Она почувствовала, как нож уперся в мускул, который сжимает створки раковины, и не спеша перепилила его.

Большинство островитян не едят устриц, считая эту пищу опасной. Некоторые из жителей острова, попробовав устриц, заработали расстройство желудка, а несколько из них даже умерло — правда, это случалось довольно редко.

На самом деле не следует лишь оставлять устриц слишком долго на солнце. Они быстро умирают и моментально портятся, а испорченные устрицы — прямой билет до госпиталя в Ла-Пасе.

Но свежие устрицы, прямо из моря, — настоящий деликатес, нечто прохладное, чистое, с богатым вкусом. Палома перерезала мускул до конца, открыла створки раковины и увидела, что эта устрица была именно такой, как надо.

А внутри оказался приз, скрытый глубоко в толще блестящего мяса. Пусть бесформенная, морщинистая, вся в крапинку и размером с полногтя Паломы, но все же это была жемчужина.

Палома извлекла жемчужину из раковины и покатала ее в ладони.

Теперь у нее их было двадцать семь.

Остальные жемчужины она собирала больше года, причем с завидным постоянством находила в среднем по две жемчужины в месяц. Однако прошло вот уже больше шести недель с тех пор, как была найдена последняя. Это заставило Палому задуматься: вдруг на всей ее подводной горе было только двадцать шесть жемчугоносных устриц? Ей же необходимо было собрать сорок, а лучше пятьдесят жемчужин.

То, что она теперь нашла двадцать седьмую, вселило в нее надежду. Девушка зажала маленькую жемчужину в кулаке и, возведя глаза к небу, сказала:

— Спасибо.

Никогда не говоря это напрямую, она была убеждена, что благодарит отца. Палома знала, что он умер, но никогда не смогла бы смириться с тем, что он исчез совсем. Ей очень его не хватало, поэтому она и привыкла чувствовать его присутствие. Нет, она не представляла отца живым. Однако ощущала, что он есть где-то рядом, что с ним можно поговорить, попросить о помощи, поведать сокровенное. Ведь отец был единственным человеком в ее жизни, с кем она могла с легкостью делиться всем.

Осознание того, что отец никуда не исчез (а для нее это было именно фактом, настолько она была в этом убеждена), очень помогало Паломе. Он мог утешить ее, несмотря на то что она не слышала его голоса, — с терпением и сочувствием выслушать ее, не соглашаясь, но и не споря, не хваля, но и не критикуя. И каким-то образом то, что окончательный выбор всегда оставался за ней, помогало Паломе принимать нужное решение, выбирать правильное направление.

Конечно, иногда она чувствовала себя по-дурацки, разговаривая с небом, или ветром, или пустой комнатой, и была очень рада, что никто не видит ее в тот момент. Но она знала, что «это» всегда присутствовало рядом с ней. И не важно, что оно было создано ее волей и воображением. «Это» было рядом с ней. Она не старалась найти «этому» четкого определения, предпочитая, чтобы ее представление оставалось достаточно аморфным и не довлело над ней. «Это» было духом — духом доступным и ясным. Палома чувствовала, что она нужна отцу также, как он нужен ей. Они оба были частью одной команды.

Незадолго до смерти Хобим вовлек Палому в заговор.

Через пару месяцев Хобим и Миранда должны были отпраздновать двадцатилетие свадьбы, и он хотел сделать ей какой-то особенный подарок. Так как все деньги уходили на еду и одежду, он решил, что сделает подарок своими руками. И сделать его нужно было в строжайшем секрете: вряд ли Хобиму удалось бы провести Миранду так же, как он провел Палому с пирогой. А раз так, подарок должен быть небольшим, чтобы его можно было легко спрятать.

Поделки из дерева или морских раковин, глиняные фигурки не годились, ведь любому по силам сделать что-нибудь подобное. Подарок должен быть от чистого сердца, а значит, это должно было быть что-то такое, что мог сделать только он, Хобим. Но что же?

Когда ответ был найден, он показался простым и очевидным: конечно же, жемчуг, настоящее жемчужное ожерелье. Из всех обитателей острова только Хобим (а с его легкой руки теперь и Палома) владел старинным искусством ныряльщика и охотника за жемчугом. В то время это занятие уже не приносило дохода, а было лишь развлечением. Жемчужные плантации были уничтожены больше пятидесяти лет назад, и даже если бы они возродились, спрос на природный жемчуг практически исчез. Теперь все предпочитали искусственно выращенный жемчуг: он был более круглым, лучше блестел.

Однако Хобим не любил такой жемчуг:

«Да, эти жемчужины гораздо красивее. Да, они тоже морского происхождения. Но они же искусственные! Человек опять старается улучшить природу. Природа — это целая кладовая чудес. И там ничего нельзя улучшить, можно только изменить».

До своей смерти он нашел только пять жемчужин, но при этом помог Паломе стать настоящим искателем жемчуга. И тогда она решила завершить то, что Хобим и она начали вместе. Теперь, когда отца не стало, только она могла довести дело до конца.

Палома часто думала о том, как же ей преподнести ожерелье матери. Ей не хотелось слишком сентиментальничать, но при этом Миранда должна была знать, что это — подарок от Хобима, и не важно, кто именно собрал почти весь жемчуг.

Хобим учил своих детей, когда те были еще маленькими, что правда всегда лучше лжи. И не только с точки зрения морали. Обычно правду говорить легче. Прежде всего, ее легче запомнить. Однако в этом случае правда оказалась бы неуместной, и Палома решила, что солжет, но лишь самую малость. Она скажет матери, что Хобим собрал весь жемчуг и спрятал его, собираясь сделать ожерелье как раз перед тем, как наступит знаменательный день.

И еще она добавит:

«Слава богу, что однажды он сказал мне по секрету, где они спрятаны, — на тот случай, если с ним что-то случится».

Конечно, Миранда сначала обрадуется, потом загрустит, потом заплачет. Главное, что все эти эмоции будут направлены не на Палому, а на отца — на его дух, его память, — чем бы он ни представлялся девушке.

Палома запихала жемчужину в узкую трещину на борту пироги, чтобы та не каталась по лодке и, не дай бог, не вывалилась, если лодка перевернется. Потом она на несколько минут прилегла отдохнуть. Она знала, что если продолжить нырять сразу после еды, может заколоть в боку или желчь подступит к горлу, а это очень опасно под водой. За желчью последует рвота, а рвотный рефлекс заставит ее вдохнуть; если соленая вода попадет в легкие, это заставит ее закашляться, вдохнуть еще раз — и тогда она запросто может утонуть.

Девушка задремала. Она проспала не больше получаса, а когда проснулась, то живо вспомнила, что ей приснилось, будто какая-то чайка кружила над ее лодкой и смеялась над ней.

Сон не вызвал неудовольствия, лишь любопытство. Палома никогда не связывала сны с реальными событиями. Ее беспокоили лишь сны об отце, потому что потом она никак не могла припомнить, случилось ли это событие на самом деле, до его смерти, или она видела это во сне.