Скорее всего, Лукреция понимала, что царский сынок не будет держать язык за зубами, и правда рано или поздно всплывет. И еще неизвестно, как ее преподнесет Секст. Поэтому она пишет письма мужу и отцу о том, что случилось страшное несчастье, и просит срочно вернуться домой. Коллатин возвращается в Рим вместе с приятелем — Публием Валерием, который скоро получит прозвище Попликола. А Спурий Лукреций, отец Лукреции, возвращаясь, по пути случайно встретил Брута, поэтому с ним вместе и явился в дом.

Далее все происходит, как в трагической пьесе. Собственно говоря, эта грустная история становится сюжетом для картин, пьес, поэм и прочих произведений искусства.

Лукреция рассказывает о злодеянии и требует отмщения. Все присутствующие клянутся отомстить и пытаются успокоить ее, говоря, что душой она чиста. Но Лукреция говорит, что от кары ей все равно нельзя уйти, достает из-под одежды спрятанный нож и вонзает себе в сердце.

Коллатин и Спурий безутешны.

«Пока те предавались скорби, Брут, держа пред собою вытащенный из тела Лукреции окровавленный нож, говорит: «Этой чистейшей прежде, до царского преступления, кровью клянусь — и вас, боги, беру в свидетели, — что отныне огнем, мечом и чем только сумею буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме». Затем он передает нож Коллатину, потом Лукрецию и Валерию, которые оцепенели, недоумевая, откуда это в Брутовой груди незнаемый прежде дух. Они повторяют слова клятвы, и общая скорбь обращается в гнев, а Брут, призывающий всех немедленно идти войною на царскую власть, становится вождем».[9]

Мертвую Лукрецию выносят на городскую площадь и созывают народ. Брут произносит зажигательные речи и призывает римлян к оружию.

Здесь, возможно, следует отстраненно взглянуть на ситуацию. В наши циничные времена любое мало-мальски объективное следствие в первую очередь заподозрило бы эту «банду четырех» в умышленном убийстве с целью совершения переворота.

Во-первых, подозрительно уже то, что муж и отец прихватили с собой по свидетелю, хотя в письме Лукреции явно указывалось, что дело семейное.

Во-вторых, сколь ни велико было преступление Секста, но прежде, чем обвинять царя, можно было бы потребовать суда над его сыном. Но заговорщикам не хотелось спугнуть правителя, и поэтому они сразу вышли на площадь. Какой-нибудь матерый адвокат в наши дни спокойно выдвинул бы предположение, что Секста специально заманили в ловушку и что Лукреция, возможно, была его любовницей. А ее родня и Брут одним махом решили две проблемы — расправились с неверной женой, а заодно обрушили царскую власть. Перекрестный допрос Брута мог бы выяснить, как давно он лелеял планы свержения Тарквиния, каким образом повстречался с отцом Лукреции и почему сопровождал его…

Но, повторюсь, совершенно не имеет значения, какой была ситуация на самом деле. Предание о Лукреции живет своей жизнью, все остальное — инсинуации.

Брут увлекает за собой разгоряченных слушателей, и толпа направляется на форум, собирая по пути все больше и больше народу. На форуме Брут произносит еще одну речь, припоминая Тарквинию все дурные дела, а также неблаговидные поступки его домочадцев. Досталось и Туллии, переехавшей мертвое тело своего отца, досталось Сексту, и даже строительные работы, затеянные царем, были вменены ему в вину, поскольку римлянам, как уверял оратор, не подобало быть каменотесами и чернорабочими.

Возмущенный народ решил, что хватит с них царей, и объявил Тарквиния низложенным. И присягает не позволять никому более царствовать над ним, ущемляя его, народа, свободу.

Туллия бежит в лагерь мужа, осаждающего Ардию.

Как сложилась бы ситуация, если бы Тарквиний в это время находился в Риме, а не воевал? Можно предположить, что заговорщики выбрали именно такой подходящий момент, чтобы не иметь дело с царскими телохранителями и его сторонниками.

С другой стороны, присутствие Тарквиния могло подвигнуть их на более решительные меры. Как в случае с Цезарем. Так что от судьбы не уйдешь.

Тарквиний, узнав о делах в Риме, возвращается, дабы навести порядок. Брут, в свою очередь, узнав о передвижениях свергнутого царя, со своим на скорую руку набранным отрядом совершает хитроумный маневр — идет на Ардию и берет лагерь под свой контроль, прогнав царских сыновей. Между тем Тарквиний так и не смог попасть в Рим — ворота перед ним не открыли.

Свободные римляне тем не менее нуждались в предводителе.

Как пишет Плутарх,«…народу было ненавистно самое слово «единовластие», и, полагая, что разделенную власть терпеть будет не столь тягостно, он захотел поставить у кормила правления двоих…»[10]

Так устанавливалась Республика, которой суждено было просуществовать почти пять веков, так возникла система двух консулов — ежегодно сменяемых соправителей города и государства.

S.P.Q.R. — девиз, который римляне пронесли сквозь века и страны, — гласил: «Сенат и народ Рима «(есть также прочтение «Сенат и свободный народ Рима»). Эта надпись была начертана на значках легионов, а в наши дни украшает герб современной столицы Италии.

Ко времени изгнания Тарквиния в Средиземноморском бассейне бурно развивалась морская торговля. Римляне уже основали в устье Тибра порт Остию. И через год после установления республики, в 509 году до P. X., Рим заключил торговый договор с одной из самых могущественных морских держав того времени — с Карфагеном. Через несколько веков торговые партнеры станут непримиримыми врагами, и это серьезно повлияет на ход мировой истории.

Публий Валерий, принимавший вместе с Брутом активное участие в перевороте, рассчитывал, что они оба заслужили быть консулами. Однако граждане Рима Бруту в напарники избирают Коллатина как особо пострадавшего, тогда как Валерию намекают, что он в общем-то при Тарквинии не очень и страдал. Обиженный Валерий покидает сенат и перестает заниматься государственными делами. Но честолюбие уже тогда было одним из «основных инстинктов» свободного римлянина, и мысли о консульстве не покидают его. Надо лишь дождаться подходящего момента.

Бывший царь не оставляет надежд вернуться в Рим. Он присылает послов, которые должны были убедить народ в том, что Тарквиний нынче не тот, что был раньше, и готов снова послужить городу. Сперва консулы разрешили послам выступить перед народом, но тут Валерий не упустил возможности указать им на оплошность такого решения и категорически выступил против, опасаясь, по словам Плутарха, «как бы у бедняков, для которых война тяжелее тирании, не появились причина и повод к перевороту». Признав его доводы резонными, консулы прогнали послов. Но прибыли другие, якобы для решения имущественных проблем. Будто бы Тарквиний готов уйти в добровольное изгнание, но для этого ему нужны средства на жизнь.