Первая мысль – мобильник. Но поскольку это именно первая мысль, она приходит в голову всем одновременно, и сеть перегружена. Исступленно давя на зеленую кнопку повторного вызова, я продолжаю уверять мальчишек, что эта удушающая тьма – детские игрушки.

– Вот увидите: они сейчас понарошку пришлют спасательную команду, это будет классно! Здорово они сделали это черное облако, похоже, правда?

Любовники-брокеры глядят на меня с жалостью.

– Fuck! – говорит блондинка от Ральфа Лорена. – Пошли-ка подальше из этой вонючей парилки.

Брюнет встает и бросается к лифтам, таща подружку за руку. Я несусь следом, в каждой руке по сыну. Но лифты вышли из строя, out of order. За стойкой рыдает администраторша:

– Меня не учили, как действовать в таких ситуациях… Надо выходить по лестницам… Следуйте за мной…

Большинство клиентов «Windows on the World» не стали ее ждать. Они сгрудились на полной дыма лестничной площадке. Все кашляют без остановки, один за другим. Чернокожий охранник блюет в урну. Он уже попытался спуститься на четыре этажа.

– Я только что снизу, все задымлено, не ходите, там все плавится!

Но мы идем. Дезорганизация полная: взрыв уничтожил все системы сообщения с внешним миром. Я оборачиваюсь к Джерри и Дэвиду, они начинают хныкать.

– В общем так, дети, если мы хотим выиграть эту партию, главное – не дать понять, что нас сделали. Значит, без паники, пожалуйста, иначе нас уничтожат. Вы идете с папой, попробуем спуститься. Вы уже играли в ролевые игры вроде «Замков и драконов»? Побеждают те, кому удалось лучше надуть противника. Малейшие признаки страха, и игра проиграна, got it?[34]

Братья вежливо кивают.

Оказывается, я забыл себя описать. Я был очень красив, потом просто красив, потом ничего себе, а сейчас выгляжу довольно-таки средне. Я много читаю, подчеркивая понравившиеся фразы (как все самоучки; потому-то самые образованные люди часто бывают из самоучек: они всю жизнь стремятся сдать не сданный когда-то экзамен). В хорошие дни я внешне похож на актера Билла Пуллмана (президент Соединенных Штатов в «Дне независимости»). В плохие – скорее на Робина Уильямса, если только он согласится сыграть роль техасского риэлтора с неуклюжей походкой, намечающейся лысиной и удручающими морщинками в уголках глаз (просто слишком много бываю на солнце, yeah). Через несколько лет стану достойным кандидатом в шоу «Двойники Джорджа У. Буша», то есть, конечно, если выберусь отсюда.

Джерри – мой старший сын, поэтому он такой серьезный. У первенцев всегда все в первый раз. Мне нравится, что он все понимает буквально. Я могу заставить его поверить в любую чушь, он проглотит, а потом будет сердиться, что я его обманул. Прямой, искренний, смелый: Джерри такой, каким должен был быть я сам. Иногда мне кажется, что он меня ненавидит. Наверно, я не оправдываю его ожиданий. Тем хуже; такая уж судьба у отцов – разочаровывать детей. Даже у Люка Скайуокера отец – Дарт Вейдер! Джерри точно такой, каким я был в его возрасте: верит в привычный порядок вещей, беспокоится, чтобы все шло как надо. С иллюзиями он расстанется позже. Я ему этого не желаю. Надеюсь, у него всегда будут такие же честные синие глаза. Ты мне нужен, Джерри. В свое время дети считали родителей образцом. Теперь наоборот.

Дэвид на два года младше и, конечно, сомневается во всем: в своей светлой шевелюре с челкой, в том, что нужно ходить в школу, в существовании Деда Мороза и братьев Хэнсонов.[35]Он почти не раскрывает рта, разве что захочет довести брата. Вначале мы с Мэри боялись, что он не совсем нормальный: он ни разу в жизни не плакал, даже когда родился. Он ничего не требует, ничего не говорит и красноречиво молчит; подозреваю, что думает он от этого не меньше. Он проводит все время за компьютерными играми и иногда обыгрывает машину. Любимое его занятие – дразнить Джерри, но я знаю, что он отдаст за него жизнь. Что бы он делал без братана? Наверно, черт знает что, как я с тех пор, как уехал от старшей сестры. Дэвид грызет ногти на руках и, когда сгрызает напрочь, покушается на ногти на ногах. Если бы ногти росли в других местах – на носу, на локтях или коленях, – он бы и их грыз, будьте покойны. Все это он проделывает молча. Ребенок, который никогда не плачет, – это идеальный вариант, я не жалуюсь, и все-таки временами это несколько скучно. Мне очень нравится, как он чешет затылок, изображая работу мысли. Мне сорок три года, и недавно я стал ему подражать. О том и речь: родители копируют детей. А вы знаете лучший способ оставаться молодым? Дэвид – непоседливый, ворчливый, тщедушный, бледный и мрачный мизантроп. Он напоминает мне моего отца. Впрочем, может, это он и есть! Джерри – моя мать, а Дэвид – отец.

– МАМА! ПАПА! БЕГИТЕ КО МНЕ!

– Эй, Дэйв, ни фига себе, – говорит Джерри растерянно, – старик спятил.

Дэвид поглядел на меня, насупившись, но, как всегда, ничего не сказал. Мы только что спустились на 105-й этаж.

Они не знают, а я, сегодняшний, знаю (что ни в коей мере не ставит меня выше их, именно что ниже): «боинг» разрушил все выходы, лестницы завалило, лифты расплавились; Картью с сыновьями просто-напросто заперты в горящей печи.

Подпись: Господин Всезнайка. (По-английски – Mister Know-it-all.)

Башня «Монпарнас» была построена в 1974 году почти одновременно со Всемирным торговым центром. Общая площадь: 10,5 гектара. Площадь каждого этажа: 2011 м². 103 000 м² офисов, 30 000 м² магазинов, 16 000 м² архивов и хранилищ, 100 000 м² общественного назначения, 21 000 м² служебных помещений, стоянка на 1850 мест. Ширина: 32 м. 25 лифтов и 7200 окон. Вес: 120 000 тонн. Фундамент: 56 свай, уходящих на глубину 70 м, между четырьмя линиями метро.

Вот почему это здание в 8.50 утра внушает мне панический страх. Честное слово, после Одиннадцатого сентября я смотрю на башню «Монпарнас» другими глазами, как на залетный космический корабль, ракету, готовую взмыть в воздух. Последняя кегля в кегельбане. А вы знаете, что, когда «Мэн-Монпарнас» только проектировали, Помпиду хотел возвести две одинаковые башни? Этот вопрос долго муссировали, потом он передумал.

В лицее Монтеня моим врагом была дисциплина, коллективистское воспитание, бесконечные нудные лекции, зеленая тоска капиталистической демократии. Бунт казался более романтичным. Я восхищался, глядя по телевизору на подвиги «Аксьон директ». Вот они были свободны, они взрывали бомбы, похищали разжиревших эксплуататоров. Натали Менигон[36]была сексапильнее Алис Сонье-Сеите.[37]В классе высшим шиком считалось обмотать шею палестинским платком, но я ходил в костюме от «Берберри»; а ты говоришь – бунтарь. Терроризм был куда гламурнее, чем контрольная по истории в пятницу. Мне бы бежать, жить в подполье, но заброшенные дома отапливались явно хуже, чем материнская квартира. В лицее Людовика Великого я уже глотал один за другим революционные манифесты, но продолжал учиться. Так было выгоднее по всем пунктам: меня не будет ловить полиция, я не окончу свои дни за решеткой, зато смогу цитировать Рауля Ванегейма и казаться крутым. Я был рекламный бунтарь, безалкогольный, как Canada Dry: бунтарская окраска и бунтарская внешность при полном отсутствии бунта. Позже один американский журналист придумал сокращенное обозначение Буржуазной Богемы: он окрестил их «бубонами». Я же готовился стать Богатым Бунтарем: «бобуном».