На первой фотографии должен быть ещё и я – вот здесь, рядом с Арменом. Но, видимо, не попал в кадр. И маленькая Кумико – её только что передали отцу, вот внизу видна детская рука, Кумико вцепилась Игнату в ногу и не отпускала совсем, он так с ней на ноге и ходил. Конечно, Игнат пожал руку спасителю дочери. Он никогда не был сволочью. А на второй – это встретились ветераны. 104-й, 227-й, 243-й. Да, 98-й и 512-й на каторге, и я толком не знаю, за что. За что-то. Наши многие уже после войны или погибли, или пошли по каторгам. Ну, не жилось нам… И, конечно, 94-й, известный миру как Игнат Снегирь.

Этого материала шерифу было достаточно, чтобы открыть дело, арестовать Игната на две недели – и провести обыск в его домах, а также вскрыть сейф в банке.

Обыск жилья и прочих построек дал ровно ноль, а вот в сейфе нашлось множество всего необходимого: сорок тысяч мелкими непомеченными купюрами, подписанные чеки на три четверти миллиона, расписки и векселя от разных подозрительных персон, пять килограммов концентрата недозрелой пыльцы, грюнсанда и разобранная кустарного изготовления винтовка для бесшумной и беспламенной стрельбы.

Уже этого хватило бы лет на сорок строгого, грести торф в болотах, но ребята решили подстраховаться: статьи в газетах, особенно в «Ньёрдбургере», показания свидетеля, что начальник охраны Игната куда-то звонил с трёхстолбовского телеграфа, клятвенно обещая с кем-то там разобраться и принять меры, и наконец на следующий день – взрыв в редакции…

Что же случилось с Гагариным? Я сильно тревожился. Но оставалось только ждать.

Я и ждал. Все документы дела я перегрузил в память и там крутил, сопоставляя даты, факты, мотивы… Нужно было найти какое-то особо слабое звено в цепочке обвинений, чтобы разбить его одним ударом. Таково уж наше судопроизводство – «да – да, нет – нет, а что сверх того, то от лукавого» (и я не утрирую – это я видел вырезанным по камню на фронтоне одного из судебных зданий, а именно – в Дореми); сомнения не трактуются в чью-то пользу, сомнения отметаются. Пока что я нужной мне откровенно слабой детали не находил…

За дверью продолжался допрос Снегиря – а я, его поверенный, не мог ему помочь. И хотя я не сомневался в силе и уме Игната, с одной стороны, и порядочности Шамиля – с другой, мне всё равно было не по себе.

…Та фотография, на которой не оказалось ни меня, ни Кумико, неожиданно разбередила всё внутри, и пусть я и пытался полностью отрешиться от всего постороннего, не имеющего отношения к обвинению – или имеющего отношение слабое, косвенное, – иногда даже у меня ничего не получается…

Ничего.

Я ведь почти нашёл её тогда, и мне просто не хватило соображения понять, что Кумико удочерили волки. Иногда возникает такой вот необъяснимый ступор: ты всё знаешь, но не можешь представить, что именно это случилось здесь и сейчас. А оно вот взяло и случилось. И вместо того, чтобы залечь и подождать, я решил – девочка ушла вперёд, а я просто потерял её след. И я пошёл след искать, а когда не нашёл и вернулся, оказалось, что теперь ушла она. Я снова бросился догонять – только для того, чтобы увидеть, как на ферму поднимают в корзине не очередные мешки с Цветами, а маленькую голую девочку. Мне не хватило буквально трёх минут до отплытия фермы и буквально двух метров, чтобы ухватиться за их гайдтроп, который проскользил мимо меня, как тяжёлое щупальце морского чудовища – одного из тех, которые, по слухам, водятся у островов Ядовитого моря и иногда заползают на берег. Конечно, ни забраться по гайдтропу наверх, ни задержать хоть на миг ферму у меня шансов не было, поскольку гайдтроп – это железная цепь, облитая снаружи толстым слоем невероятно скользкого пластика. Я рассчитывал лишь на то, что некоторые гайдтропы снабжены простейшими системами сигнализации…

Но выяснить это мне не пришлось. До стремительно скользнувшего в траве тяжёлого щупальца я не дотянулся. Я покричал немного. Но, как назло, никто из фермеров в тот момент не смотрел вниз.

Единственно, что я сумел, – это тщательно рассмотреть шары и платформу и запомнить все знаки принадлежности. Так что найти самою ферму труда не составит. Но для этого надо вернуться…

Не теряя ни минуты больше, я повернулся и побежал.

А Кумико, когда её подняли в корзине наверх, когда позволили наконец одеться и напоили горячим сладким чаем с травами, уснула мгновенно и крепко, уснула там, где сидела, прижавшись к горячему боку водяного бака, здесь пахло, как в гараже, железом, резиной, смазочным маслом, озоном. Поэтому ей снился дом.

Потом кто-то на руках отнёс её на койку.

За следующие два дня, пока ферма медленно плыла на юг, Кумико перезнакомилась с обитателями. Ферма называлась «Гевьюн», постоянно жили на ней семь человек, а ещё четверо были наёмницами. Хозяина фермы звали Людвиг Иванович, его жену – тётя Оля, сыновей – Фриц и Карл, дочерей – Люба и Саня. Ещё была сухонькая страшненькая бабушка Мура. Сам Людвиг Иванович и его сыновья к Кумико относились хорошо, а вот жена его, дочки и бабушка (Кумико так и не поняла, чья она мать) почему-то всё время шипели на неё и шпыняли.

Людвиг Иванович объяснил Кумико, что отправиться сразу в Снегири они не могут никак, необходимо сдать собранный урожай, но её можно будет оставить на приёмном пункте и вызвать туда отца по телеграфу. Кумико не оставалось ничего другого, как согласиться.

(Почему от окрестностей Замка ферма «Гевьюн» отправилась в почти трёхсуточное плаванье на юг, хотя до самого Ньёрдбурга было чуть больше двухсот километров на запад, а до острова Ленский и того меньше, я, в общем, догадываюсь. Не в ветрах дело, ветра позволяли. Скорее всего, где-то среди кондиционной пыльцы была припрятана пыльца недозрелая, так называемый грюнсанд, сырьё для мощнейшего системного галлюциногена, который существует под множеством псевдонимов, например «вздох», «блинк», «дольчавита», «каин» или «царь обезьян». Сейчас об этом не принято вспоминать, но его в своё время использовали правительства терминальных планет – не для того, чтобы адаптировать человеческое тело (в основном иммунную систему) к сосуществованию с внеземной микрофлорой и микрофауной (как это делают препараты, получаемые из зрелой пыльцы), а для того, чтобы адаптировать человеческое сознание к нечеловечески тяжёлым условиям жизни. Когда-то грюнсанд вывозили открыто сотнями и тысячами тонн, а на Эстебан деньги текли просто-таки невообразимо огромные; потом Земля спохватилась, что обитатели колоний как-то иначе смотрят на жизнь, а прародину в упор не замечают; потом было ещё много всяческих событий, и теперь – за один только сбор грюнсанда полагается лет пять каторги; однако же – собирают. Если есть канал, чтобы вывезти его с планеты, за десять килограммов «зелёного» сырца выручишь столько же, сколько за тонну сырца-кондиции…

Я даже догадываюсь, куда «Гевьюн» стремилась попасть. Примерно на полпути от Ньёрдбурга до Ясного, немного южнее Холма Скелетов, есть лениво дрейфующая «воронка», и постоянный воздушный город там не формируется только из-за близости этой долбаной Стены, которая огораживает тысячекилометровую зону вокруг Башни. Ни один нормальный человек не поселится около Стены. Не потому что вредно или опасно, а просто противно. Но небольшой безымянный посёлок там есть, и совершенно очевидно, что живут в нём люди не просто так.)