«Вот урод, высказался. — Виктор чуть сам себе не засветил в ухо. — Они же не по своей воле тут. Сироты…»

— Извини, Михаил.

— Да что там…

— Ты пойми. — «Мангуст» понятия не имел, как надо разговаривать с подростками, да еще с такой бедой за плечами, поэтому принял единственно возможное решение, заговорил с ними на равных: — Пойми, я тут не для развлечения и не для того, чтобы вас лишний раз подоставать. Я на работе и должен понять, что тут, черт побери, происходит. А исходя из материалов этого дела, я пока понял только одно, что происходит что-то опасное и непонятное.

Мальчики переглянулись, но ничего не ответили.

— Короче, ребята, или вы мне разъясните, что тут к чему, или мне придется остаться тут надолго, самому все выяснять, а потом, может, и кто-нибудь еще приедет…

— Да что там рассказывать, блин, — темноволосый синеглазый Михаил пожал плечами. — Мы же уже сказали, курили в туалете. Федька сидел на подоконнике и гнал что-то про своего папахена. Он у него вроде жив, только на зоне сидит. Вернется и, типа, заберет.

— Ну и?

— Ну и вошел Филимонов. А он нас никогда не гонял с куревом, даже угощал, бывало. Короче, Федька, видно, решил, что это Мартьяновна к нам вломилась, воспитательница — вот уж кто зверствует…

— Ага, — поддержал приятеля Егор. — «Этого не смей! Того не делай!» А она вообще у девчонок. Какое у нее право по тумбочкам лазить и сигареты отбирать?

— Ближе к делу.

— Ну вот, он дернулся, заорал и выпал. А там высоко, хоть и второй этаж. Он головой вниз упал, как потом сказали.

— Как же надо дернуться, чтобы из окна вывалиться, да еще сидя на таком широком подоконнике, — удивился Кононов.

Он еще вечером посмотрел на подоконник в своей комнате — добротный, с него вдруг не свалишься.

— Да фиг его знает. — Егор задумчиво глянул на Виктора, словно прикидывая: можно тому доверять, или нет. — Там такое дело было…

— Расскажешь? — Кононов уже понял, что давить на ребят бесполезно: или скажут, или нет.

— А можно пистолет позырить? — вдруг спросил мальчишка.

Виктор не стал отказывать, достал из наплечной кобуры свой вальтер, выщелкнул обойму, проверил, нет ли патрона в стволе, и отдал малолетним любителям военного дела.

Мальчики уважительно осмотрели черный, блестящий от смазки ствол, подержали в руках, поцелились, демонстративно не направляя безопасное сейчас оружие ни на себя, ни на «мангуста». Показывали, видимо, что тоже не лыком шиты и правила обращения с огнестрелом знают.

— Тяжелый… — проговорил Михаил. — А отдача сильная?

— Ну приличная. — Виктор твердо решил допытаться у упрямцев, что там на самом деле произошло. — Ребят, не уходите от разговора. Что вы не рассказали следователю?

— Да там такое было дело… — Егор замялся. — Вы поверите?

— Поверю. — Виктор вернул обойму на место и убрал оружие в кобуру, одернул куртку. — Рассказывайте. Я такое видел — во все поверю.

— Федор, когда посмотрел на Филимонова… он, короче, не на него смотрел, — решительно выпалил Карасев. — За него. За его спину, в пустоту. И там было что-то очень страшное. У Федьки аж глаза на лоб полезли.

— Точно, — тихо подтвердил Егор, глядя куда-то в землю, на носки своих весьма не новых ботинок. — Он испугался кого-то, кто стоял за спиной военрука. Только мы этого кого-то не видели. А он видел. И выскочил в окно от страха.

— Я так понимаю, что мой предшественник не пожелал продемонстрировать вам табельное оружие, — мрачно сделал вывод Виктор.

— Ну… фиг ли… он ваще с нами не разговаривал. Сразу орать начал.

— И не послушал бы. А вы что… верите? — Синие глаза Карасева не отрывались от напряженного лица командира «мангустов».

— Я как-то раз не поверил. Двух людей потерял, — честно ответил Кононов. — Больше вы ничего, конечно, не знаете?

— Ничего. — И подростки как по команде отвели глаза.

В квартире было сумрачно. За окнами постепенно темнело — в конце концов, равноденствие давно миновало, и день убывал с обычной для осени беспощадной стремительностью. Алине не хотелось зажигать лампу, хотя с каждой проходящей минутой ей становилось все беспокойнее. Пусть так. В темноте мысль течет гораздо лучше, чем на свету, это она давно подметила. Наверное, меньше отвлекающих факторов.

Алина вздохнула, открыла дверь на балкон и вышла наружу, оперлась на перила. Рябина под окном почти облетела. На ветках кармином светились огромные гроздья, лакомство для птиц. Даже сейчас какая-то непоседливая пичужка жадно клевала сладкие ягоды. Наверное, отбилась от своей стаи, ведь птицам уже пришла пора улетать.

От утреннего веселого солнышка не осталось и следа — небо опять заволокли тяжелые тучи, сулившие долгие дни мелкого, моросящего дождя. Картина была безрадостная, но молодой женщине она казалась просто первомайским праздником по сравнению с тем, что творилось у нее в душе.

Весь день прошел как в тумане — лекции, разговоры с сотрудниками… Алина не запомнила ничего. Перед глазами стояло большое медное блюдо с густой алой кровью. Пусть куриной, но пролитой для одной-единственной цели — потешить собственное любопытство, испытать пьянящее чувство власти над материей, и не только, над куда большим — над чужой душой.

Почему-то все это казалось ей сродни тому внутреннему беспокойству, которое заставляет мальчишек дергать котов за хвосты, обжигать их угольком и снимать шкуру с лягушек. И при всем при том это было все же то чувство, которое она привыкла называть научным интересом.

Безусловно, часть ее — и, надо признать, весьма значительная — наблюдала за простым и в то же время жутким ритуалом с невероятным интересом, еще бы! Такой редкий случай прикоснуться к живой архаике! Но выражение лица Саши в тот момент, когда курица забилась у него в руках, тщетно пытаясь освободиться… не яростное, не взволнованное… Торжественное и спокойное на первый взгляд, а потом… надменное и гордое. А эта фраза: — «Я бы ни за что не стал резать ребенка, разве что в самом крайнем случае…»

С другой стороны, разве сама Алина не любила манипулировать людьми, разве не пользовалась своими простыми и естественными чарами — женскими, — чтобы направлять мужчин туда, куда ей надо. Начиная с того же Завьялова и заканчивая Виктором и Сашей. Хм. Не случайно ли в эту компанию затесалось столько магов?

«Но я никому не вредила, — возразила сама себе молодая женщина. — И не стала бы ни за что на свете убивать ребенка».

Нет, невозможно. Все это совершенно неприемлемо для любого нормального человека, даже если он не слишком жалует христианство. Саша так много разглагольствовал о том, как плохи церковники, и вот именно сегодня признал действенность ритуалов, а сам, а сам… превращается в настоящее чудовище. С холодной зеленоватой кровью.