— К Ваганову? Нужно ли?

— Необходимо.

Зоя осторожно попробовала переубедить отца. И снова, вслушиваясь в речь дочери, он удивлялся обстоятельности ее мыслей. Будто другой, неизвестный ему человек беседовал с ним на равных правах.

— Ты в таком легко возбудимом состоянии, а он, судя по всему, хладнокровный, собранный. Побереги себя, папа.

— Я слишком берег себя. — Дмитрий Ильич принялся за суп. — Любителей излишних накоплений иногда именуют скрягами.

Они были вдвоем и могли быть откровенными. В соседнем номере раздавалась финская речь, потом русская, вероятно, говорил переводчик.

— Ваганов дурной человек, папа?

— В личном плане — безусловно.

— То есть в личной жизни? — уточнила Зоя.

— Я это и имею в виду. Он типичный обольститель.

— Ну, это не так уж плохо. О подобных мужчинах мечтают мои подруги.

— Надо уметь выбирать подруг, — отрезал Дмитрий Ильич.

Зоя промолчала, ссутулилась, нервически дернулись ее губы. Отставив тарелку с недоеденным супом, нехотя принялась за бифштекс.

— Как же преуспевает Ваганов? — спросила она, потупившись. — Обольщением?

— Не иронизируй…

— Тогда кто-то ему протежирует? — настойчиво продолжала Зоя. — Вульгарно выражаясь, блат?

Дмитрий Ильич поморщился, запыхтел, пытаясь завершить разговор, принимающий и острые и неуклюжие формы. Ему не хотелось ссориться с дочерью. Всего проще накричать, цыкнуть.

За окном вспыхнули фонари. Линия матовых точек протянулась вдоль улицы. Слышались работа лифта, стук захлопываемых дверей.

— Только протекцией такого положения не добиться, — сказала Зоя, — нет сомнений, он крупный специалист.

— Да, — коротко отрезал Дмитрий Ильич.

— Гигант?

— Ну, этого я бы не сказал. В его области имеются более крупные авторитеты.

— Кто?

— Это знать тебе ни к чему.

— Не те, которые его встречали?

— О, нет! — Дмитрий Ильич справился с обедом, взглянул на часы. — Во всяком случае, с ним вынуждены считаться.

— Смотреть сквозь пальцы?

— Предъявлять ему счет в области морали я не намерен. Пусть бесится.

— Прежде всего виноваты сами женщины. Он живет… сочно.

— Послушай, — отец готов был вновь распалиться, — не будем распространяться на подобные темы!

— Порочные люди, говорят, больше привлекают?

— Я тебя не узнаю! — Дмитрий Ильич вспылил. — Где ты всему этому научилась? Невероятно! Пойми, тебе только девятнадцать. Еще три года назад тебя не пускали на взрослые сеансы… — Зоя сникла. Отцу стало жалко ее. — Отдыхай. Читай «Вокруг света», — сунул ей купленный у лифтерши журнал. — Я пойду к Ваганову.

Кирилл Модестович, поджидая Ушакова, в нервном нетерпении расхаживал по гостиной просторного люкса. Чтобы оборонить себя от излишних наскоков, он постарался собрать кое-какую информацию. Приезд Ушакова с дочерью подтверждал слухи о близости к ней Лезгинцева. Хотя и с чувством отвращения к самому себе, но Ваганов заручился неофициальными справками, подтверждавшими этот приезд Лезгинцева в Ленинград и заказ в гостинице отдельного номера для дочери Ушакова. Где Лезгинцев квартировал — неизвестно, домой он тогда не заявился.

Ушаков относился к Ваганову дурно и при желании мог повредить его репутации. Получившая в свое время огласку скандальная история о связи Ваганова с Татьяной Федоровной могла вновь всплыть наружу при столь неблагоприятных обстоятельствах.

Ваганов долго прикидывал, как ему поступить в том или ином случае, и гаденькие мыслишки занимали его расстроенное воображение. В конце концов выработал линию поведения и приготовился отразить любую атаку.

Прежде всего он боялся за собственный авторитет, под которым подразумевал свой вес в обществе, созданный благодаря умению скрывать грешки большие и малые, напускать важность, заручившись надежными покровителями и друзьями, способными в нужную минуту сказать на белое черное. Ваганов в ожидании гостя заказал коктейли, апельсины, оделся просто — в твидовый костюм с искорками по светло-серому фону шотландской ткани.

Ему хотелось придать свиданию более непринужденный характер. Ваганов относился к пишущей братии пренебрежительно, считая журналистов людьми как бы второго сорта, но одновременно и побаивался их, зная мощную силу печати. Разговаривать начистоту с человеком мало ему знакомым он не решался. Вспоминая разговор в поезде, негодовал: «Ишь ты, ржавое перышко, упрекает в эгоизме! Мне хоть земля тресни!»

Ушаков явился в точно назначенное время. Широкая улыбка хозяина почти не произвела впечатления на гостя. На лице Ваганова были заметны следы озабоченности. Расстегнутый ворот шерстяной рубахи, мятый костюм Ушакова в другое время шокировали бы Кирилла Модестовича.

— Что за смесь? — небрежно спросил Ушаков.

— Прошу, Дмитрий Ильич! Коктейль типа «таран». Выполнен знаменитым барменом.

Ушаков присел к столику, положил ногу на ногу, взял бокал, брезгливо отложил пластмассовую трубочку, заменявшую соломинку.

— Я пришел с единственной целью, Кирилл Модестович, самому разобраться в причине гибели Лезгинцева, — твердо предупредил Ушаков, — мне он дорог. — Дмитрий Ильич отхлебнул из бокала.

— К вашим услугам. — Ваганов насторожился.

— Расскажите мне популярно, если вам позволено, что произошло с Лезгинцевым? Сенсация или правда? Почему его называли переоблученным? Вы, говорят, знаете…

— Не больше и не меньше других. — Ваганов помедлил, испытующе взглянул на Ушакова. — Это произошло в период освоения атомных энергетических установок. Когда? Сравнительно недавно. Наш цех самый молодой. — Ваганов полностью пришел в себя, и его голос зазвучал с прежней мягкой баритональностью. — Прежде всего могу вас успокоить. Наш больной не заразный. Конечно, если иметь дело непосредственно с изотопами…

Ушаков движением руки остановил его:

— Меня не это волнует…

— Извините, почему не это? Вам пришлось быть вместе с ним весь поход. В одном заклетке, так сказать. Вы делились кое с кем своими опасениями.

— Неужели Бударин с вами разоткровенничался?

— Во-первых, не Бударин, а во-вторых, почему со мной нельзя откровенно говорить? Разве я не храню такие тайны, от которых у другого лопнула бы черепная коробка? Если мне доверяет государство в целом, почему не может довериться один человек, частица, пылинка?

Ваганов ловко разыграл обиженного. Ему удалось напроситься на извинения, простить, показать свое великодушие.

— Мы, знаете, частенько растрачиваем себя по пустякам, — методично произнес Ваганов, принимая вторую дозу коктейля, с молниеносной быстротой доставленного на мельхиоровом подносе расторопным официантом.